Творения

6. Первая ступень справедливости означает не допускать дурных поступков, вторая — скверных слов, третья — даже мысли о дурных делах. 7. Кто поднимается на первую ступень, тот достаточно справедлив; кто на вторую — человек уже совершенной добродетели; кто на третью, тот представляется уже подлинно достигшим подобия Божия. 8. В самом деле, выше человеческой меры не допускать даже в мыслях того, что и совершать скверно, и говорить негоже. 9. Итак, даже справедливые люди, которые могут себя удерживать от всякого неправедного поступка, подчас все же побеждаются бренностью, так что в гневе говорят дурное и втайне порой жаждут наслаждений. 10. И вот, поскольку смертная участь не допускает того, чтобы человек был чист от всякого позора, грехи плоти должны уничтожаться постоянной щедростью. 11. Стало быть, долг мудрого и праведно живущего человека один — тратить свои богатства единственно на справедливость. Тот, кто в самом деле ей следует, пусть даже он превосходит в богатстве Креза или Красса,[628] должен считаться нищим, голым и жалким. 12. Значит, нам нужно стараться, чтобы облачились мы в одеяние справедливости и благочестия, которого никто не снимет с нас и которое будет вечно нас украшать. 13. Ведь если почитатели богов прославляют бесчувственные образы и несут им все, что им дорого, хотя те и не могут всем этим пользоваться и не способны отблагодарить за эти дары, то насколько справедливее и вернее почитать живые подобия Бога, чтобы снискать милость Живого Бога? 14. Как люди смогут использовать все то, что получат в дар, и воздадут благодарность, так и Бог, пред очами Которого ты вершишь добро, одобрит и воздаст за милосердие.

14.1. Если же очевидным и превосходным благом для человека является милосердие и если божественные свидетельства и общее мнение хороших и плохих людей подтверждает, что это — лучшее благо, то очевидно, что философы были далеки от [знания истинного] человеческого блага, ибо они никому не предписывают совершать ничего подобного и сами этого не совершают, а добродетель, которая для человека является чуть ли не исключительной, считают пороком. 2. Хотелось бы поместить здесь одно суждение о философии, чтобы полнее изобличить заблуждение тех, кто милосердие называет жадностью, страхом и болезнями души. 3. Причем философы пытаются при этом отделить добродетели от пороков, что, конечно, очень легко. Ибо кто не сможет отличить щедрого от расточительного, как они делают, бережливого — от скряги, безмятежного — от бездельника, осторожного — от пугливого, если то, что является благом, имеет свои пределы? Если [добродетели] выйдут за них, то превратятся в пороки, как, например, твердость, когда она служит не только защите истины, превращается в безрассудство. 4. Твердость, если она не вызвана никакой необходимостью и без достойной причины ведет к верному риску, превращается в безрассудство. Воля, если больше притесняет других, нежели сопротивляется притесняющим, становится упрямством. И строгость, если она не удерживается в пределах наказаний, достойных преступников, превращается в свирепую жестокость. 5. И вот философы говорят, что те, кто считаются плохими, грешат не по собственной воле и не [осознанно] предпочитают плохое, но, заблуждаясь, будучи добрыми, впадают во зло, не видя разницы между добром и злом. 6. Эти добродетели, хотя и не являются ложными, все же относятся целиком к телу. Ведь быть бережливым, постоянным, осторожным, безмятежным, смелым и строгим хотя и является добродетелью, но добродетелью этой временной жизни. Мы же, поскольку презираем эту жизнь, считаем добродетелями другие, предложенные нам [Самим Богом], о которых философы не могли даже догадываться. 7. Вот они и считают некоторые добродетели пороками, а некоторые пороки — добродетелями. В самом деле, стоики отнимают у человека все страсти, из-за которых смущается душа: вожделение, ликование, страх и печаль. Из них первые две исходят от блага, настоящего или будущего, последние — от зла.[629] 8. Итак, все эти четыре страсти они, как я говорил, называют болезнями, присущими не столько от природы, сколько приобретенными в результате неверных суждений, и потому стоики считают, что их можно совершенно искоренить, если будет отвергнуто ложное представление о добре и зле. 9. Дескать, если бы мудрец ничего не считал ни добром, ни злом, его не одолевала бы похоть, не охватывало бы ликование, он не поддавался бы ни страху, ни печали. 10. Скоро мы увидим, добиваются ли они того, чего хотят, или, по крайней мере, увидим, чего добиваются, имея дерзкое и почти нелепое намерение, ибо они считают, что могут исцелить [сами себя] и идти против силы и смысла природы.