Творения, том 10, книга 2

А в чем состоит жизнь души, это можешь узнать из жизни тела. Тело мы называем живым тогда, когда оно находится в здоровом состоянии. Когда же оно находится в расслаблении и имеет беспорядочное движение, то хотя оно, по-видимому, и живет и движется, но такая жизнь бывает хуже всякой смерти. Также если (человек) ничего не говорит здравого, но произносит слова свойственные безумным, и превратно видит предметы, то опять имеющий такое тело гораздо более достоин сожаления, нежели умерший. Так и душа, если не имеет ничего здравого, если, например, смотрит на золото не как на золото, но как на нечто великое и важное, если ни мало не помышляет о будущем, но пресмыкается долу и делает то, чего не надлежало бы ей делать, – такая душа хотя бы и казалась живою, она умерла. Из чего мы познаем, что имеем душу? Не из действий ли, свойственных душе? Но если она не делает того, что ей свойственно, то не умерла ли она? Если, напр., она не заботится о добродетели, но похищает чужое и беззаконничает, то почему я могу сказать, что ты имеешь душу? Потому ли, что ты ходишь? Но это свойственно и неразумным животным. Потому ли, что ешь и пьешь? Но и звери едят и пьют. Потому ли, что ты стоишь в прямом положении и на двух ногах? Но из этого я более вижу, что ты зверь в человеческом образе. В самом деле, когда ты по всему прочему сходен с зверем, и отличаешься от него только прямым положением, то этим ты только еще более возмущаешь и поражаешь меня, и я, смотря на тебя, скорее сочту тебя за чудовище. Если бы я увидел зверя, говорящего человеческим языком, то не сказал бы по одному этому, что он человек, но почел бы его по этому самому более странным пред другими зверями. Итак, откуда же могу я узнать, что ты имеешь душу человеческую? Когда ты лягаешься как осел, когда злопамятен как верблюд, когда кусаешься как медведь, когда хищен как волк, когда крадешь как лисица, когда коварен как змей, когда бесстыден как пес – как я могу узнать, что ты имеешь человеческую душу? Хотите, я покажу вам душу мертвую и живую? Обратимся опять к древним мужам, и, если угодно, представим того богатого, который жил во дни Лазаря, чтобы узнать нам, в чем состоит смерть души. Что этот богач имел душу мертвую, это видно из дел его. Он не сделал ничего, что показывало бы в нем разумную душу; а только ел, пил и веселился.

4. Есть и ныне такие же немилосердные и жестокие люди. И они, подобно этому богачу, имеют мертвую душу – потому что они убили в себе всю ту теплоту, какая происходит от любви к ближним, и душа их мертвее бездушного тела. Но не таков был нищий: он просиял, как взошедший на самый верх любомудрия. Борясь непрестанно с голодом, и не имея даже самой необходимой пищи, он не произнес на Бога ни одного хульного слова, но все переносил великодушно. А это немаловажное дело души, и даже самое сильное доказательство ее крепости и здравия. Когда же не видно в душе таких добродетелей – явный признак, что они пропали от ее мертвости. Не должны ли мы, скажи мне, называть мертвою ту душу, которая, когда нападает на нее диавол, бьет ее, терзает, грызет, топчет, всего этого не чувствует, спит, как мертвая, и не скорбит о расхищении своего достояния: диавол терзает ее, а она остается неподвижною, подобно бездыханному телу, и не чувствует этого. Когда в душе нет страха Божия и попечения о своем спасении, то она необходимо делается таковою, и еще хуже всякого трупа. Душа не превращается подобно телу в гнилую жидкость, в грязь и в прах, но, что еще отвратительнее, в пьянство, в злобу, любостяжание, в гнусную любовь, в преступные пожелания. Если же ты еще яснее хочешь видеть гнусность порочной души, то очисти душу твою, и тогда ясно увидишь, как отвратительна (душа) оскверненная и нечистая. Теперь ты увидеть этого не можешь потому, что, когда мы остаемся с привычкой к нечистоте, тогда не чувствуем ее; но когда станем питаться духовными глаголами, тогда поймем, как велико это зло – нечистота душевная, хотя для многих это и кажется безразличным. Я не буду говорить теперь о геене; но, если угодно, посмотрим на порочного человека еще здесь – на земле, и притом не на того, который гнусно делает, но который только говорит гнусное – как он смешен, сколько он обижает прежде всего самого себя, и как он, подобно изблевывающему из уст тину, делает себя отвратительным. Если же струя так отвратительна, то подумай, как отвратителен должен быть источник этой тины: "Ибо от избытка сердца говорят уста" (Мф. 12: 34). Но я не об этом только скорблю, а еще больше о том, что некоторым это даже не кажется и постыдным. Отсюда-то и умножается всякое зло, т. е., когда мы грешим, и между тем думаем, что не грешим.