Творения. Том первый. СЛОВА.

3. Если бы видел я, что Василий величался родом и происшедшими от его рода или чем-либо совершенно маловажным, но высоко ценимым у людей, привязанных к земному, то, при перечислении всего, что мог бы сказать я к чести его из времен прежде бывших, явился бы у меня новый список героев, и я ни в сем не уступил бы преимущества историям, но сам имел бы то преимущество, что стал бы хвалиться не вымыслами и баснями, а действительными событиями, свидетели которых многочисленны. Ибо о предках его с отцовой стороны представляет нам Понт множество таких сказаний, которые ничем не маловажнее древних понтийских чудес, какими наполнены писания историков и стихотворцев. А почтенные каппадокияне – эта и мне родная сторона, не меньше отличающаяся благородными юношами, как и хорошими породами коней, – представят много такого, по чему и матерний его род можем сравнять с отцовым. Да и в котором из двух родов или чаще или выше примеры военачальства, народоправления, могущества при царских дворах, также богатства, высоты престолов, гражданских почестей, блистательного красноречия? Если бы захотели мы говорить о них, что можно, то оказались бы ничего не значащими для нас поколения Пелопса, Кекропса, Алкмеона, Аякса, Геракла и другие знаменитейшие в их древности. Иным нечего сказать гласно о собственных делах, потому прибегают к безгласному, к каким-то демонам и богам, и в похвалу предков приводят басни, в которых наиболее достойное уважения невероятно, а вероятное оскорбительно. 4. Но поелику у нас слово о муже, который рассуждает, что о благородстве надобно судить по личным достоинствам и что мы должны изображать себя чертами, не от других заимствованными, когда и красоту лица, и доброту краски, и высокую или низкую породу коня оцениваем по свойствам вещи самой в себе взятой, – то, упомянув об одном или о двух обстоятельствах, касающихся его предков и наиболее близких к его роду жизни, о которых и сам он с удовольствием бы стал слушать, обращусь к нему самому.

Каждое поколение и каждый член в поколении имеет какое-либо свое отличительное свойство, и о нем есть более или менее важное сказание, которое, получив начало во времена отдаленные или близкие, как отеческое наследие переходит в потомство. Так и у Василия отличием отцова и матернего рода было благочестие, что покажет теперь слово.

5. Настало гонение, и из гонений самое ужасное и тягостное, – говорю об известном вам гонении Максимина, который, явясь после многих незадолго бывших гонителей, сделал, что все они кажутся пред ним человеколюбивыми, такова была его дерзость и с таким упорством старался он одержать верх в нечестии! С ним препирались многие из наших подвижников, и одни подвизались до смерти, а другие едва не до смерти, для того только оставленные в живых, чтобы пережить победу и не окончить жизни вместе с борьбой, но служить для других побудителями к добродетели, живыми мучениками, одушевленными памятниками, безмолвной проповедью. В числе многих известных были и предки Василиевы по отце; и как они прошли весь путь благочестия, то время сие доставило прекрасный венец их подвигу. Хотя сердце их было готово с радостью претерпеть все, за что венчает Христос подражавших собственному Его ради нас подвигу, однако же они знали, что и сам подвиг должен быть законным. 6. А закон мученичества таков, чтобы как, щадя гонителей и немощных, не выходить на подвиг самовольно, так, вышедши, не отступать, потому что первое есть дерзость, а последнее – малодушие. Посему, чтобы и в этом почтить Законодателя, что предприемлют они или, лучше сказать, куда ведет их Промысл, управляющий всеми их делами? Они убегают в один лес на понтийских горах – а таких лесов у них много, и они глубоки и простираются на большое пространство – убегают, имея при себе весьма немногих сопутников в бегстве и служителей к пропитанию. Другие станут удивляться частью продолжительности бегства, которое, как говорят, было весьма долговременно, длилось до семи лет или даже несколько больше, частью – роду жизни для людей, живших в довольстве, скорбному и, как вероятно, непривычному, бедствованию их на открытом воздухе от стужи, жаров и дождей, пребыванию в пустыне, вдали от друзей, без сообщения и сношения с людьми, что увеличивало злострадания видевших себя прежде окруженными многолюдством и принимавших от всех почитание. Но я намерен сказать нечто такое, что и сего важнее и удивительнее и чему не поверит разве тот один, кто не почитает важными гонений и бедствий за Христа, потому что худо их знает и понимает весьма превратно.