Творец

Разозлившись на себя за эту похабную мысль, я сбросил собственные ботинки и, буркнув, что уборная прямо, пошел в комнату ставить чайник.

Я не мог понять, от чего меня раздосадовала эта, в сущности, невинная мысль, ведь в действительности я не собирался проделывать ничего такого. Видимо, все дело было в ней, сам ее доверительный облик, не допускал не то чтобы гнусных действий, но даже и непристойных мыслей в ее адрес. О ней можно было думать лишь возвышенно-романтично и только.

Пока я возился с горелкой и чашками, моя гостья бесшумно вошла в комнату.

— Это все сделали вы? — тихо спросила она, наконец, стаскивая с себя плавным движением дурацкую, невозможно огромную шапку с помпоном.

— Ага, — ответил я, разглядывая жутко спутанные волосы вкусного шоколадного оттенка.

— Я почему-то так и подумала, что вы связаны с чем-то таким — волшебное, — мечтательно произнесла она, прикрывая свои драгоценные глаза.

— Садись, — предложил я, пододвигая ей стул, — чай скоро будет.

— Спасибо, мне уже гораздо теплее.

Она потерла своими отогретыми, порозовевшими пальчиками угловатые коленки, сомкнутые так плотно, будто бы они служат неприступной крепостью, охраняющей ее невинность. И я снова оказался во власти ее тонкой прелести. Придурковато разевая рот, как завороженный разглядывал это ее движение каких-то нестерпимо девственных, почти детских рук. Пытаясь скрыть свое внезапно нарастающее волнение, я загремел кружками и, сгребая в охапку больше чем нужно, кинулся с ними в уборную.

«Что же это происходит», — думал я, разглядывая в зеркале свою порядочно обросшую физиономию и ожесточенно намыливая кружки. «Возьми себя в руки, Ви! Это всего лишь девчонка. Что бы на моем месте сделал, например Сеня?».

То что мог сделать Сеня, я тут же отбросил, потому что мой бесцеремонный друг безжалостно трахнул бы и это неземное создание. Может, поухаживал бы за ней более изысканно, чем обычно, но все равно трахнул бы. Я же стыдился того, что смотрел на столь возвышенное, призрачно-светлое дитя и думал о таком тривиальном акте.

Намыв, наконец, кружки до несказанного блеска, я выволок себя на свет. Чайник к тому времени уже кипел, истово выпуская в потолок столб возбужденного пара. Я снял его с плитки, разлил по кружкам кипяток, добавил заварки и протянул согревающий напиток своей гостье.

— Спасибо, — прошептала она, обжимая теплый сосуд своими волшебными ручками, — меня зовут Мари, а вас?

— Ви, э-э-э… Витя. Только, пожалуйста, не надо выкать, я чувству себя стариком.

— Ну, какой же ты старик, — она засмеялась, — ты же еще молодей совсем и очень красивый.

«Дитя, простосердечное, открытое, непосредственное дитя», — подумал я. Но неожиданный комплимент все же был приятен.

Меня по-разному характеризовали, но этот простой и емкий эпитет, в свой адрес я слышал впервые. Худой, близкий к долговязости, с угловатыми чертами лица, светло-зелеными глазами и блекло-русой растительностью (в виду моего творческого запоя давненько не стриженной и небритой), я мог бы сойти за интересного, но никак не красивого мужчину.

— Извини, если я тебя смутила, — проговорила Мари, видя мое замешательство, — но ведь это чистая правда.

— Должен признаться, у тебя очень странный вкус. Я забыл предложить тебе печенье, у меня есть. Сейчас, сейчас, — я зашуршал бумагами на столе, лишь бы сменить тему. — А вот они в честь тебя названные.

— В честь меня?! — искренне удивилась Мари.

— Ты, что первый раз видишь печенье «Мария»?

Она кивнула, осторожно пробуя угощение.

— Вкусно.

Мы посидели с полчаса, Мари приговорила всю пачку печенья, аппетитно хрустя им, выпила две кружки чаю и зарозовелась, как нежный летний бутон, вот-вот готовый распуститься. От горячего ее стало клонить в сон, я заметил, как она старательно сдавливала зевок за зевком, разглядывая эскизы, что заполоняли стол.

— По-моему, кто-то уже очень хочет спать, — проговорил я, когда она в очередной раз подавила зевок.

Это безобидное замечание почему-то испугало мою ночную гостью. Она боязливо заозиралась, будто ища лазейку, чтобы улетучиться, и я поспешил ее успокоить.

— У меня не самый лучший в мире диван, но все же на нем теплее, чем у вечного огня. Располагайся, а я посплю на раскладушке.

Длинные изогнутые ресницы Мари затрепетали, рот раскрылся в нерешительности. Она явно не знала, как поступить, и я испугался, что она сейчас уйдет.

— Оставайся, — почти умолял я, — нехорошо такой юной особе ночью слоняться по городу. Завтра я помогу тебе найти твой дом.

Она снова потерла свои неестественно длинные ноги узкими ладошками и, недолго думая, кивнула.

— Вот и отлично! — обрадовался я, вскакивая с дивана и ударяя себя по бедрам. — Сейчас постелю тебе чистое белье, а ты, если хочешь, можешь пока душ принять.

Она скрылась за дверью в уборной, где тотчас зашумел водопад. А я стал лихорадочно сгребать давно неменянное белье и устилать ложе моей феи чистыми, еще хранившими запах кондиционера простынями.