Творец государей

Впрочем, воспитанницы и воспитанники, кроме одного, который наверняка был дежурным пажом, почти сразу же убежали танцевать. Особенно хороша была дикая азиатская штучка, которая под одобрительные хлопки ладонями отплясывала в кругу таких же юных и диких амазонок, да так отплясывала, что на нее загляделся сам де Монбазон, которого, казалось, ничем не удивишь.

Впрочем, эта Асаль приходит сюда не дл того, чтобы найти себе партнера, а для того, чтобы дать выход своей дикой, неуемной энергии. Говорят, что у нее уже есть жених, младший сын князя из другого мира, и в самое ближайшее время они вступят в освященный ортодоксальным священником законный брак. Не представляю, как можно жить с такой дикаркой; но говорят, что любовь всесильна и способна уложить в одну постель совершенно разных людей. А вот у меня любви пока что нет, а есть одно только влечение. И хоть магиня Разума говорит, что это ненормально, ни одна женщина больше не может зажечь мое сердце так, как когда-то его зажгла Габриэль д`Эстре.

Но вот Сергий из рода Сергиев перекинулся несколькими словами с континой Анной и сидящим рядом с ним мальчиком-пажом, после чего тот подозвал к себе моего пажа и что-то шепнул ему на ухо. Паж подошел к моему столику и вполголоса – так, чтобы из-за музыки не расслышали окружающие – сказал мне на ухо:

– Ваше Величество, монсеньор Сергий просил передать вам, чтобы вы подсели за его столик, потому что он желает с вами поговорить.

Герцог де Монбазон, который скорее догадался о смысле приглашения, чем услышал хотя бы полслова, встал, поклонился и произнес:

– С вашего позволения, сир, пойду, тряхну стариной, познакомлюсь с какой-нибудь приятной на ощупь цыпочкой.

Де Монбазон ушел, как тут говорят, «оттягиваться и оттопыриваться», а я взял свой стакан и, переходя к столику Артанского князя, подумал, что он никак не мог тряхнуть стариной, потому что наши балы, скучные и унылые, никоим образом не похожи на царящее здесь безудержное веселье людей радующихся самой жизни. Раньше мой главный ловчий и генерал-губернатор Иль-де-Франса не был склонен к таким забавам, но по мере того, как вместе со мной он избавлялся от груза лет и старых болячек, в нем все больше и больше начинало проглядывать нечто такое безудержно озорное и мальчишеское.

Монсеньор Сергий, когда я подсел за его стол, вежливо со мной поздоровался и спросил о моем самочувствии, а также о том, как мне нравится пребывание у него в гостях. На это я ответил, что самочувствие у меня хорошее, в тридевятом царстве мне нравится все, а в особенности остроухие прелестницы; жаль только, что нельзя будет прихватить с собой десяток-другой таких красавиц. Услышав эти мои слова, монсеньор Сергий и контина Анна сперва переглянулись между собой, а потом вопросительно посмотрели на мальчика-пажа. Тот едва заметно пожал плечами, потом сунул руку за ворот рубашки и извлек оттуда подвеску в виде большого черного драгоценного камня. А мальчик-то, оказывается, не совсем паж – точнее, совсем не паж, и может быть даже не мальчик, потому, что такие подвески с драгоценными камнями тут имеются у каждого более-менее сильного мага. Зажав камень в левой руке, мальчик посмотрел на меня не по-детски внимательным и каким-то пронзительным, буквально просвечивающим насквозь взглядом, от которого у меня зашевелились волосы на голове. Это продолжалось минуту или две, потом юный маг вздохнул, сказал монсеньору Сергию пару слов на их русском языке, после чего расслабился и отправил свой камень обратно – туда, где он и пребывал изначально.

– Возможно, – сказал Сергий после некоторой паузы, – ваше желание может исполниться. Дмитрий сказал, что у вас есть способность осуществлять Призыв, иначе бы вы не добились бы того, чего смогли добиться, и даже не выжили бы во множестве передряг вашей жизни. Но только подумайте над тем, нужна ли вам такая ответственность. Ведь призыв накладывает пожизненные обязательства не только на того, кто был призван, но и на того, кто призывал. И еще. В основе Призыва должна лежать какая-то идея, которую вы предложите разделить своим верным – так же. как Христос во время Тайной Вечери преломил хлеб со своими учениками. Нет на свете никого вернее Верных, готовых пойти за эту идею на смерть, и в этом бывает и величайшая радость, и величайшая боль. Их нельзя будет, когда надоедят, засунуть в дальний монастырь или вернуть туда, откуда они пришли.