Творец, субъект, женщина

Жанровая особенность повести «Тридцать три урода» — художественный дневник — содержит в себе некоторые важные аспекты, которые имеют интерпретационное значение. Форма дневника, во-первых, акцентирует специфику повести как метафикционального текста. Это проявляется, например, в том, что героиня, пишущая дневник, комментирует сам процесс записи. Во-вторых, форма дневника (фиктивного) получает свое значение в контексте женского письма и его предполагаемой автобиографичности. Гилберт и Губар (Gilbert and Gubar 1979, 75–79) пишут о том, что женское письмо само по себе является авторефлексивным, так как всегда затрагивает проблему авторства. По словам И. Савкиной (Савкина 2007, 95), дневник более чем какой-либо другой из автодокументальных жанров связан с женским творчеством. Такая тенденция является настолько сильной, что превратилась уже в штамп для понимания женского творчества, как утверждается, например, в книге «The private self»:

One of the commonplaces of feminist criticism is the frequent claim that diaries and journals are an intrinsically female form, and that women’s experience particularly lends itself to the diffuse for its expression.

(The private self 1988, 152)

Дневниковая форма повести является, таким образом, повествовательным приемом, который ассоциирует произведение с традицией женского письма и с клишированным представлением об автодокументальности женского письма. В-третьих, дневниковая форма отсылает к символистской практике читать вслух «личные» дневники. Чтение вслух своего дневника было популярным занятием на встречах символистов, что показывает также О. Матич:

The celebration of intimacy by the Hafiz Society was reflected in the special focus on its members’ diaries, which they read to each other. Diaries with fragmentary lyrical structure resembling poetry assumed a central place in Symbolist literary practice in General. Gippius, whose Contes d’amour, or diary of «love affairs», reflected her ideology, considered diaries and letters of equal importance with poetry.

(Matich 1994, 40)

В «Тридцати трех уродах» дневник героини имеет именно такую функцию: он предназначен для чтения Вере, и в нем комментируется Верин дневник. Кроме этого, как утверждает О. Матич (Matich 1994, 40), дневник можно рассматривать как архетипичный символистский текст («the archetypal symbolist text»), стирающий границу между искусством и жизнью. Далее, Матич считает, что дневник служил для символистов средством трансформации жизни в искусство, то есть являлся одним из жизнетворческих приемов.

Выбор дневниковой формы был, таким образом, многозначным и весьма обоснованным художественным решением. «Тридцать три урода» как металитературная повесть поднимают и связывают воедино вопросы фемининности, женщины и творчества. Другими словами, жанровый выбор объединяет друг с другом две центральные темы повести — женщин и символизм.

Мимикрия — стратегия пародии

Внутренне противоречивый текст «Тридцати трех уродов» Зиновьевой-Аннибал можно рассматривать как «мимикрию» в том смысле слова, в каком его употребляет Л Иригарэ. Для нее мимикрия (миметизм) является техникой противостояния дискурсу с помощью подражания и имитации. В книге «Speculum другой женщины» (1974) она использует эту стратегию, пародийно повторяя мысли известных философов и психологов и открывая тем самым их андроцентричный характер. Такая миметическая стратегия включает в себя использование выражений того же дискурса, против которого текст действует[371]. «Тридцать три урода» — сюжет, персонажи, мотивная система — насыщены отсылками к центральным концептам символистской эстетики. Ниже я рассматриваю некоторые аспекты символистской гендерной эстетики в повести «Тридцать три урода» в качестве миметического воспроизведения символистского текста. Мимикрия проявляется в следующих моментах: 1) Однополая любовь и платоновская лестница к идее Красоты; 2) Лесбиянство — «femmes damne» или феминистская стратегия; 3) Комплементарность (зеркальность и андрогинность); 4) Жизнетворчество (театрализация жизни, превращение жизни в произведение искусства, портреты); 5) Дионисийство.

Однополая любовь — платоновская лестница к идее Красоты