Творящие любовь

Не говоря ни слова, Ребекка пожала плечами и отошла, присоединившись к Регине и Шарлотт-Энн, стоявшим на пороге спальни. Все они смотрели на Людмилу почти с тем же выражением, которое было написано на лице Элизабет-Энн. Что же могло произойти, отчего все так угрюмы? Людмила ничего не понимала.

Вдруг маленький Заккес оттолкнул сестер и вбежал в гостиную. Он прижался к Людмиле, уткнулся лицом в ее колени и начал громко всхлипывать.

Одной рукой Людмила гладила малыша по голове, а другой отыскала руки Элизабет-Энн. Коснувшись их, она задохнулась: безжизненные пальцы и ладони холодные, как лед. Людмила поняла, что она может никогда не узнать, отчего Элизабет-Энн и дети в таком плачевном состоянии. Да, в конце концов, это и не ее дело. Если Элизабет-Энн захочет когда-нибудь поделиться с ней, ради Бога! Не захочет, ну и не надо. Сейчас у нее и так много дел. Прежде всего надо вывести семью из состояния подавленности и уныния.

Людмиле были знакомы такие кризисы, она неоднократно их переживала и умела с ними справляться. В таком случае необходимо действовать.

Она резко встала, подошла к окну и отодвинула занавески. Сияющий солнечный свет ворвался в комнату. Людмила как можно шире распахнула окно, и неожиданный глоток воздуха показался опьяняюще свежим.

Женщина повернулась к девочкам и хлопнула в ладоши.

— А теперь, — провозгласила она голосом, не терпящим возражений, — мы все примемся за уборку. Здесь отвратительный беспорядок. Ты, Регина, берись за веник. Шарлотт-Энн, вооружайся шваброй. Ребекка, помоги мне навести порядок.

Девочки переглянулись, словно подавая знак друг другу. Медленно, почти неохотно, но они послушались.

Людмила поспешила вниз, порывшись в шкафу, обнаружила свой старый, самый старый шарф от Гермеса и повязала им волосы. Несколько часов она работала рядом с девочками, чистила, полировала и вытирала пыль. Это оказалось хорошим лекарством: девочки даже начали тихо переговариваться. Разговор нельзя было назвать оживленным, но все-таки это было начало.

— Я есть хочу, — наконец пожаловался Заккес.

Людмила перестала мыть окно и задумалась. Она была все время слишком занята, чтобы понять, что проголодалась. А сейчас, стоило ей об этом подумать, как в животе тут же заурчало.

— Я иду на кухню, — объявила Людмила, отложив тряпку. Она сходила к себе и вернулась с очень небольшим количеством продуктов. Пока девочки продолжали уборку, она занялась едой. У нее еще ничего не было готово, как в дверь забарабанили.

— Кто-нибудь, откройте дверь! — крикнула она через плечо. — Я на кухне, готовлю. — Людмила опустила ложку в горячую овсянку, поднесла ее к носу и критически принюхалась. По ее мнению, пахло просто замечательно. Это была не простая фабричная овсянка, а дорогой ирландский сорт, более грубый, который она считала настоящим лакомством. Она не заметила лиц девочек и их тяжелых вздохов, когда они зашли взглянуть, что готовит тетя Людмила.

В дверь снова постучали, еще громче и настойчивее.

Нахмурившись, Людмила вышла в холл и распахнула дверь.

— Это вы, — проворчала она.

Лэрри Хокстеттер с удивлением посмотрел на нее. Ему не удалось сдержать смех. Людмила выглядела на удивление странно в своем старом парчовом платье, потрепанной шали на плечах, малахитовое яйцо Фаберже украшает шею, а волосы повязаны старым шарфом. Она выглядела одновременно как маленькая императрица и как последняя посудомойка.

— Ну и что здесь смешного? — прошипела женщина.

Лэрри постарался согнать улыбку с лица.

— Нет, совершенно ничего, — с трудом выдавил он.

— И нечего стоять здесь как идиоту, входите.

— Благодарю вас, мадам, — снимая шляпу и склоняясь в поклоне, сказал он. — Ничто не может сравниться с приветливым приемом, особенно когда его оказывает красивая женщина.

Людмила угрожающе замахнулась на него ложкой:

— Вам бы, молодой человек, лучше попридержать язык. — Она сурово на него взглянула. — Долго же вы собирались зайти с визитом.

— Я звонил, наверное, сотню раз. Но никто не отвечал, и я решил, что никого нет дома.

Вдруг он нахмурился, принюхался и сморщил нос:

— Господи! Чем это так ужасно пахнет?

Людмила выпрямилась во весь рост.

— Это, monsieur[4], запах еды, которую я готовлю, — ядовито парировала она. — Не нравится, можете не есть.

— Простите мне мою ошибку. Виноват. Конечно же, неприятный запах идет снизу, а я подумал, что отсюда. А этот запах, — Лэрри сделал вид, что принюхивается, — совершенно восхитителен. Честное слово. — И Хокстеттер улыбнулся Людмиле.

Ее лицо смягчилось.

— Почему вы так долго? — заговорщически прошептала она. — Я звонила вам почти пять часов назад.

— Я думал, заседание никогда не кончится. Мне удалось вырваться из банка всего пятнадцать минут назад.

— Я надеюсь, что вам удастся что-нибудь сделать. Никто не говорит, что случилось, но вся семья ведет себя так, словно конец света уже наступил.

Лэрри повесил на вешалку пальто и шляпу и достал из нагрудного кармана толстый пакет. Помахав им в воздухе, он сказал:

— Это обязательно поднимет ее на ноги. Вот увидите.

Людмила с сомнением посмотрела на него: