Творимая легенда

В 1892 году он переезжает в Петербург, где налаживается его сотрудничество в символистском журнале «Северный вестник». С 1907 года он всецело отдается литературной деятельности. Через год следует женитьба на А. Н. Чеботаревской, квартира их становится одним из литературных салонов Петербурга. Современники отметили даже внешнюю перемену в облике писателя. Типичный разночинец с бородкой и в пенсне делается теперь «сущим патрицием». Но вместе с тем он нисколько не поступается своими демократическими симпатиями: в 1905 году выступает против реакции, приветствует восставших, оплакивает жертвы.

Но это пока еще только негативный план сологубовского восприятия мира. Действительность несовершенна. Среди людей господствует неравенство, несправедливость. Их поступками движут мелкие, эгоистические расчеты, и все тонет в пошлости обывательского прозябания. Силы зла носят универсальный характер. Они заключаются не только в социально-общественном строе и политической реакции. У Сологуба даже солнце является символом зла. Оно – дракон, который мучает людей, живущих на подвластной его жестокой воле земле, и олицетворяет извечную непреложность недоброго миропорядка.

Несовершенство и зло жизни (хотя и не в столь глобальных масштабах) признавала и вся предшествующая и современная Сологубу литература.

Сологуб вошел в русскую литературу со своей программой преобразования несовершенной действительности в мир добра и гармонии.

«Пора от „горизонтальных созерцаний“ перейти к „созерцаниям вертикальным“», – обращался к современникам философ-мистик В. Розанов[2]. По горизонтальной линии рассматривались контакты человека с обществом, государством, культурой и проч. Под вертикальной же линией понимались его универсальные связи с бытием: родового, генетического, космического и трансцендентного характера.

Разумеется, «вертикальное» измерение могло иметь дело лишь с областью подсознательного, предчувствий, сновидений, с миром мечты и грез. Но зато оно открывало новые грани в художественном познании человека и, что не менее важно, порывало со многими шаблонами и рутинными представлениями о нем в литературе предшествующего периода. Следует также сказать, что это «вертикальное», «мистическое» направление просуществовало, увы, недолго. Официально утвержденным с 1920-х годов так называемым социалистическим реализмом с его казенным оптимизмом и установкой на человека-винтика оно, разумеется, исключалось, как безнадежно компрометировавшее себя близостью к таким жупелам того времени, как идеализм, теория подсознательного, оккультизм и проч.

Однако интерес к «вертикали» исследования человека художественной мыслью начала XX века успел оставить свой глубокий след в творчестве таких писателей, как В. Розанов, Д. Мережковский, П. Флоренский, А. Ремизов, А. Белый. К этому ряду относится и Сологуб.

Тут мы входим в пределы высших ценностей, высшей реальности Федора Сологуба и обращаемся к тем «просветам» жизни, которые отрывают человека от кошмаров действительности и поднимают его в некий космос бессмертного существования. Красота и любовь – самые яркие его светила. В рассказах и романах Сологуба как бы существуют два противостоящие один другому мира: непросветленной, полной страдания земной действительности и – мира, преображенного красотой, любовью, духовностью.

Подняв на столь недосягаемую высоту любовь (по его словам, «любовь – не средство ли осуществления мечты?»), Сологуб тем самым предоставляет себе свободу раскрепостить все, что естественно в ней, прежде всего телесную красоту, называемую им не иначе как «божественной». Он – едва ли не первый в весьма целомудренной русской литературе певец телесной красоты. И не только певец, но и философ. Сказалось тут, разумеется, влияние Ницше, с его культом гармонической личности, восходящим к античному идеалу. Но все-таки основным стимулом поэтизации Сологубом «осиянной чистым светом» наготы было отталкивание от обывательской пошлости, рассматривающей тело лишь как «объект грязных вожделений».

Выступая впервые в русской литературе с эмансипацией телесной красоты и «расцветающей Плоти», Сологуб, как художник, оказался на высоте. Безукоризненный эстетический вкус и безошибочное чувство меры позволили ему создать настолько гармонические образы влюбленных, что их живое, естественное начало не выглядит грубым и пошлым, а идеальное, соединяясь с земной материей, уже не кажется отвлеченным.