Творцы русской идеи

За счет чего возможна сублимация? Воображение царит над всеми видами творчества. Нужно понять его психологическую сущность, его метафизическое, этическое и мистическое значение. «Рационально-императивная норма закона обращается всегда к сознанию, к сознательной воле и не умеет обращаться с подсознанием, которое ей не повинуется и противоборствует. Воображение, напротив, обладает особым даром проникновения в подсознание, особым органическим сродством с Эросом. И это потому, что подсознание есть тот подземный ключ, из которого бьет струя фантазии, и вместе с тем есть тот темный бассейн, куда обратно падают сверкающие образы, чтобы жить там и двигаться в недоступной глубине. Подсознание питается образами воображения и питает их»¹¹.

Воображение творит не химеры, а новую реальность не менее важную для человека, чем та, что окружает нас и познается научными средствами. Русский язык позволяет отделить результат душевного творчества от научного. Это разница между правдой и истиной. «Существует рационалистический предрассудок, что всякое воображение, фантазия, миф — всегда иллюзорны и обманчивы. Все это mundus fabulosus, мир реально несуществующий, и религия есть такой mundus fabulosus, ибо она оперирует мифами, символами, образами фантазии. На самом деле миф и воображение имеют свой критерий… Здесь нужно говорить о критерии правды, а не научной истины как выражения эмпирического объекта. Критерий правды прежде всего имеет аксиологическое значение, выражает ценность, а не реальное бытие»¹². Правда — это интуиция ценности. Это критерий формирования эмоций, критерий желанности, критерий эмпирической воплощаемости. Истина — данность в опыте, соответствие логическим формам.

Современная психология показывает, что жить и не фантазировать вообще нельзя. В науке, в ее гипотезах, открытиях, изобретениях господствует фантазия. И «трезвая практика» состоит в ежедневном опьянении тривиальными образами привычных фантазий. «Нет области более фантастической, нежели политика, финансы, социальная утопия. Миф царит здесь безраздельно. «Оставим небо воробьям» — так говорит «научный» марксизм и тотчас создает себе новое собственное «воробьиное» небо… Образы воображения можно победить только образами воображения. А остаться без всяких образов нельзя»¹³. Вопрос состоит в создании правдивого воображения, реального творчества. Сублимирует лишь живая полнота прекрасного образа. Только образ, излучающий сияние святости, проникает в глубины сердца.

Проблема сублимации приводит к требованию совершенно новой этики. Эта этика во всем противоположна морализму, категорическому императиву, этике обязанности, этике закона разума. «Ее следовало бы назвать не этикой, а эротикой, ибо ее корни лежат в Платоновом Эросе и в гимне любви Ап. Павла. Ее центральная проблема ars amandi, искусство любви. Нужно уметь любить и нужно знать, что достойно любви (проблема христианской аксиологии). Эта новая этика в противоположность всякой лаической морали существенно религиозна, ибо «Бог есть любовь» и настоящая глубина любви всегда мистична. Замечательно, как эта идея новой этики с необходимостью вырастает из современных открытий в области подсознания, существенно изменивших понимание человеческой природы»¹⁴.

Новая этика решает давнюю коллизию между моралью и искусством. Коллизия возникала вследствие ложных путей морализма и неполноты сублимации в искусстве. Только пресекающая, законническая пуританская мораль вступает в конфликт с искусством. Но такая мораль должна быть отвергнута, морализм должен быть преодолен, но точно так же следует преодолеть и «эстетизм», недостаточно сублимированное искусство. Религиозная этика Благодати, окруженная нимбом святости, становится эстетикой.