Ты будешь моим

Я разрешила себе немного поплакать – в конце концов, я беременная и нервы мои на пределе. Все ведь знают, что если сдерживаться и не давать выхода эмоциям, то можно заболеть, а болеть я не хочу. Я хочу быть здоровой – и подарить Реми здорового ребенка и настоящую семью. Подарить моему мужчине то, чего у него никогда не было. Поэтому я могу немного поплакать. Потом я напишу ему, как скучаю по его глазам. По его рукам. По его лицу и… ямочкам на щеках!

Я сфотографировала свою комнату – полную роз, так что окно едва было видно – и сразу отослала ему, чтобы показать, на что я смотрю сейчас, лежа в своей постели.

Затем я поцеловала свой телефон.

– Ты ненормальная! – сказала мне Мел, протягивая остальные записки.

– Ну и что, кому какое дело? – фыркнула я в ответ и отложила телефон в сторону, потому что он, конечно, не будет проверять сообщения, пока занят в зале, а я знала, что сейчас он тренируется, и очень усердно.

Я снова начала натираться прогестероном. Я читала, что у меня может заболеть голова, если я переусердствую, но мы с Мелани вчера вечером вычитали на некоторых форумах, что этот крем предотвратил выкидыши у миллионов женщин, и, разумеется, я решила, что непременно внесу свое имя в этот список.

Я взяла несколько книг, пристроила ноутбук на кровати, в общем, организовала себе мини-офис, чтобы не надо было вставать. Я чувствовала, как болят мои яичники, но, слава богу, это были не спазмы, поэтому я начала думать, что, возможно, крем действительно работает.

Я услышала, как Мел закончила общаться с флористом, и решила пропустить утренний душ – просто потому, что не хотела долго стоять, – нашла чистую одежду и осторожно переоделась.

Днем должна была прийти Нора и отпустить Мелани на работу, но сразу после того, как Мел принесла нам на завтрак фрукты и творог и я принялась за еду, я услышала, как подруга окликнула меня из прихожей:

– Бруки! Твои родители здесь!

Мелани отправилась открывать им дверь, а я осторожно выбралась из постели, очень внимательно прислушиваясь к своему самочувствию. Кажется, все было в порядке, нигде никакого напряжения, поэтому я прошла в гостиную и сразу же села на диван, а там уже стояли они – потрясенные, растерянные – и широко раскрытыми глазами смотрели на меня.

– Брук.

От тона, которым мама произнесла мое имя, у меня упало сердце.

В тот же миг, как только я их увидела и услышала горестный возглас мамы, я сразу поняла, что они уже все знают. Мне стало очень горько, я вспомнила их обычно радостные лица, с которыми они всегда встречали меня, и внезапно мне показалось, что они постарели на десяток лет. Но неужели новости о моем будущем прекрасном ребенке могли так их расстроить?

– Мы ожидали такого от Норы, но только не от тебя! – тихо сказала мама. О боже, они и в самом деле все знают. Но откуда?

Она подошла, села напротив меня за кофейный столик. Отец опустился на кушетку рядом с ней, скрестив руки на груди и сверкая взглядом, как он обычно делает, когда хочет приструнить своих учеников.

Они молчали несколько минут, что в данных обстоятельствах показалось мне целой жизнью, и я начала ерзать, испытывая страшную неловкость.

Я очень люблю своих родителей. И мне невыносимо тяжело причинять им боль. Я сама хотела сообщить им все эти замечательные новости при встрече, рассказать, что я очень люблю Ремингтона и у нас с ним будет ребенок. Последнее, чего я хотела, это чтобы они почувствовали себя разочарованными или отнеслись ко всему, как к трагедии, – но, видимо, так они это все и восприняли.

– Привет, мама и папа, – прервала я напряженное молчание.

Я продолжала ерзать и устраиваться, пока наконец не нашла удобное положение и, облокотившись рукой на спинку диванчика, положила голову на руку и поджала под себя ноги. Но даже и сейчас, когда я почувствовала себя более или менее комфортно, напряжение в воздухе сгустилось настолько, что его, казалось, можно было рубить топором.

– Здравствуйте, мистер и миссис Думас, – сказала Мелани. – Мне нужно сейчас бежать, чтобы отметиться на работе, поэтому я оставлю вас в вашем тесном семейном кругу. – Она посмотрела на меня, осенила крестом, будто пытаясь отогнать нечистую силу, а затем, понизив голос, прошептала: – Я вернусь в семь. Нора написала, что уже едет.

Я молча кивнула, и в комнате вновь воцарилось неловкое молчание.

– Брук! – трагически воскликнула мама. – Мы даже не знаем, что сказать.

Я тоже не знала, что можно тут сказать, поэтому выпалила первое, что пришло в голову:

– Я действительно хочу этого ребенка.

Они оба обратили на меня тот самый разочарованный взгляд, которым родители веками одаривают своих детей.

Ну и пусть! Что будет, то будет, но я не могу позволить им заставить меня испытывать стыд.

Я помнила, как умирала от стыда, когда разочаровала их, повредив колено и вылетев с соревнований. Отец говорил тогда, что настоящие спортсмены никогда не показывают своих слез, а я плакала перед всем миром. После этого я впала у них в немилость, а теперь чувствовала, что все стало еще хуже.