Ты будешь моим мужем!

Вечером, уже начинало темнеть и до места оставалось немного, — мы увидели покойников на дереве, немного в стороне от дороги, видно не сразу. Двоих. Но листья уже начали облетать, лес видно насквозь, солнце светило покойникам в спину и ветер покачивал… Почти проехали мимо, чего только не увидишь… Преступники? Только что-то Унара зацепило. Он обернулся.

— Сейчас, милорд, я только гляну… простите.

Вернулся. Съехал с дороги в лес.

Остановился под деревом.

Я подъехала тоже. Честно говоря, разглядывать это не было сил, покойники висели давно, почернели, да и запах… мне становилось нехорошо. Заметила только, что у обоих отрублены кисти рук, и привязаны к шее. И глаза… пустые глазницы… вороны выклевали уже?

Унар хмуро смотрел на них. Потом на меня, словно собираясь что-то сказать, но сомневаясь.

— За что их так? — тихо спросила я, голос слегка дрогнул.

Предчувствие нехорошее.

Унар отчетливо скрипнул зубами.

— Не знаю, — сказал он. — Сложно сказать. Но… готов поспорить, что вешали их по приказу Тифрида.

— Что?!

Я не поверила. В первую очередь, не поверила, что слышу именно это. Кого?

— Тифрида, из Золотых Садов, — повторил Унар, в его голосе едва различимая злая усмешка, но больше настоящей злости, без смеха.

Нет!

— Как вы смеете!

Это не правда! Первое, что поднялось во мне в ответ — возмущение. Неправда! Я знаю, это они сговорились с Сигвалем! Унар с Сигвалем, чтобы рассказывать мне такое. Специально, чтобы я испугалась. Чтобы я начала думать об Эдриане плохо. Это специально!

Унар повернулся ко мне.

— Смею, — спокойно сказал он. — Знаете, милорд, вот это как раз тот случай, когда мне искренне плевать, верите вы или нет. Я просто говорю то, что думаю. А слушать или вешать за дерзость — решайте сами.

Очень спокойно.

Я… нет…

— Почему? — только и смогла спросить.

Он смотрел на меня прямо, в глаза, без всякого выражения.

— Я уже достаточно насмотрелся на это, вот именно так, когда отрубленные руки и выколотые глаза. Вся дорога на Норлок была увешана. Не знаю, кто эти парни, — он кивнул на покойников. — Может, разбойники, которые решили ограбить, или еще подонки какие. Бог им судья. Но вешал Тифрид.

Нет.

Даже если разбойники…

— Глаза?

Я думала — вороны…

Унар вздохнул.

— Еще при жизни, — сказал он. — Видно, что вся одежда в крови.

— Неправда.

Он покачал головой, словно говоря, что верить или нет — решать мне. Не важно. И уже собрался было повернуться и ехать дальше. Но я… я некстати ляпнула снова.

— А, может быть, их стоит похоронить?

Это не мое дело, конечно. Но оставлять так… Даже если они действительно совершили какое-то зло. Не по-людски…

Он остановился, долго молча смотрел на меня, что-то оценивая.

— Да, — сказал, наконец, — пожалуй, стоит.

И спрыгнул с лошади.

* * *

Вечером он пел для меня.

До трактира мы добрались совсем поздно, задержались… Свободная комната нашлась, так что мы перекусили на скорую руку…

Хотя есть не хотелось. Скорее хотелось выпить. Да, впервые в жизни, вот так. На самом деле, у Унара была фляжка, и я успела напиться какой-то чертовски крепкой дряни, еще копая могилу. А то руки тряслись. И — да, сегодня я первый раз в жизни копала могилу человеку. Очень надеюсь, что последний.

Унар пытался объяснить мне, что не надо, он справиться сам. Но я же упрямая. И я все еще строю из себя мальчика-пажа. А если пажа, то, значит, не выше по положению, чем этот барон Йоалка, и стоять в стороне мне положено. Унар играет честно. И я тоже буду играть. Я начала это. Я так и сказала ему — раз я мужчина, то тоже должна делать это.

Я копала… ну, как могла… и у меня тряслись руки, и еще слезы… так и лезли из глаз. Сопли и слезы я размазывала по лицу.

И тогда, после очередной неудачной попытки меня оттащить, Унар достал фляжку и протянул мне.

— На, — сказал он, — глотни, раз ты мужчина. Только немного, нам еще ехать.

Я глотнула, и горло обожгло.

— Что это? — спросила, когда, наконец, смогла дышать.

— И не спрашивай, — он невесело усмехнулся, отобрал.

Помогло. Но не сильно.

Я в первый раз видела смерть так близко, во всей ее… красе. Я видела раньше, но все было иначе.

Помню смерть моего третьего брата, Бранда, первенца моей матери. Вернее не саму смерть, он много болел и умер в постели, во сне. Мне было четыре. Я помню сначала суету, потом, как я, почему-то одна в часовни, у гроба, я растеряна… не помню, как это вышло. Кажется, после официальных церемоний я решила посмотреть сама, своими глазами, в толпе не видно ничего… И Бранд, такой красивый мальчик, золотые кудри… он лежит весь в цветах. Словно спит. Маленький ангел. Я стою там… А потом пришел Сигваль, обнял, поднял меня на руки и унес на конюшню смотреть котят, которые только что родились у рыжей Фурии… три рыженьких и один черный.

Сейчас никто не придет, не возьмет меня на руки и никуда не унесет.

И цветов тоже не будет.

Когда разобрались со всем этим, доехали до трактира, у меня уже совсем не осталось сил. И казалось, я до сих пор чувствую этот запах, словно он въелся и не отстает. Невыносимо.