Ты – дура, детка!

Стерев слёзы с лица, я отвернулась от Лоскутова и уставилась на стену из деревьев. Наполовину голые стволы стояли серо-чёрным частоколом, отталкивая взгляд. Но мне было проще смотреть на их безжизненные тела, чем на движущиеся по магистрали легковушки, или стоящего совсем близко мужчину.

– Я понимаю, почему ты скрылась, – тихо и грустно произнёс Лоскутов.

Моё сердце словно прорезал острый нож. Лучше бы жених молчал. Он говорил не то, что нужно и не в подходящее время. Я хотела других слов, совсем других.

Не знаю…

Пусть бы вспомнил, как я глупо вела себя утром, когда требовала завтрак в постель. Или заверил, что первое, куда мы поедем, будет кладбище со свежей могилой Людмилы.

Нет, Илья вещал только то, что хотел сказать, а не то, что я желала от него услышать.

– Я не сержусь на тебя, детка, – продолжил мужчина. – Тебе надо было помянуть свою подругу в кругу знакомых, тех, кто её давно знал и любил.

Почти получилось. Илье едва удалось выговорить хоть что-то правильное. Но я не могла слушать его голос, то, как он произносил всё это.

– Но я боюсь за тебя. Никто не понимает, что происходит. Пока выясняют, тебе лучше побыть под присмотром. Можешь ездить куда хочешь, делать что заблагорассудится, но… Не одна.

– Конечно, – ответила я и смахнула слёзы с лица. – Поехали.

Глава 8

Я практически не спала всю ночь. Пялилась в окно и, разглядывая звёзды, считая их без всякого шанса попасть в объятия Морфея. На небе тонкий месяц, который перед рассветом помутнел, укрылся буро-фиолетовыми тучами, словно неопрятным одеялом. А затем мир заплакал дождём, роняя капли на бездушные окна домов.

Ливень сменился мокрым снегом.

К моменту, когда краски дня вступил в диффузию с чернотой ночи, замазывая пространство между небом и землёй нейтральным серым тоном, снова стал накрапывать дождь. Он стеснительно брызгал на стекло окна спальни дистиллированную воду, прошедшую фильтр небосклона.

Я слышала, как тоненько запищал будильник на мобильном телефоне Ильи, и мужчина поднялся с кровати, открыл дверь спальни и растворился в пустом доме. Только после этого я перевернулась на спину и смогла дать свободу душащим меня слезам.

Каждая солёная дорожка, что пробегала по щекам не приносила облегчения, но дарила возможность оплакать собственную тоску по дорогому мне человеку. Я никогда в своей жизни не теряла людей. Вот чтобы так: быстро и безвозвратно. Потому мне было очень жаль себя. Только себя.

Тоска – пытка, которую проходит душа независимо от воли человека.

Для чего?

Уж точно не для того чтобы очиститься.

В какой-то момент додумалась до чудовищной вещи: Комарова предала меня. Я концентрировалась на дикой идее, прислушиваясь к свисту закипевшего чайника в кухне, хлопку дверцы шкафа для посуды. Но мысль получила развитие, пройдя через дифференциальное уравнение тоски, и уже казалось, что Илья тоже предал меня, набивая свой желудок завтраком.

К девяти утра, когда я поднялась с постели, умылась, причесалась, подошла к окну, чтобы открыть форточку и проветрить помещение, впала в состояние полного уныния. Оно сводилось к простой истине: я никому не нужна.

Воздух, заполнивший открывшийся узкий проём и ворвавшийся в спальню, принёс с собой шорох шин подъезжающей машины. Он сменился хлопками автомобильных дверей.

Понятно: к Лоскутову пожаловали гости. Теперь он весь день проведёт в переговорах здесь, в моём доме. Жаль. Очень рассчитывала, что он свалит, и я смогу спокойно передвигаться по комнатам, наслаждаясь одиночеством, пытаясь переживать утрату.

М-да. Видимо не судьба.

Тут не нужно быть семь пядей во лбу, чтобы не понять мотив Ильи оставаться рядом. Он делал это, потому что должен. Причём я за ним таких долгов не оставляла. Он сам так решил и теперь действовал согласно собственным же представлениям о человеческих обязанностях. Всё элементарно в голове и жизни Ильи Андреевича: проблема есть – решу.

Да, так и должно быть. Но!

Смерть моей подруги и моё отношение к ней не проблема – драма. Я должна вкусить всю горечь потери, испить до дна и научиться жить, приняв потерю.

Я так чувствовала.

Я так хотела.

Мне нужно остаться одной. Но это невозможно. Моё предложение уйти, Лоскутов воспримет, как обострение психоза.

Но! То самое пресловутое: «Но»! – короткое, союзное слово.

После него всегда следует какое-то условие. Другие союзы обычно сопоставляют, объясняют, роднят. «Но» – из другой категории. Теперь оно станет моим любимым словом, в отношениях с Лоскутовым.

Немного постояла у окна, глядя на высокий каменный забор и кроны деревьев за ним. Стало легче. Я словно трезвела после бурной ночи, наполненной спиртным. В голове прочно поселилась мысль: всеми правдами – неправдами избавиться на некоторое время от жениха. Он давил на меня, прессовал, заставляя отвечать ему на вопросы хорошо обдумав ответы. Каждый из них мог обернуться для меня поездкой в санаторий для лечения нервов. Лишнее давление – нагрузка, морально усугубляла желание выбросить Лоскутова из жизни навсегда.