Ты и небо

Что-то знакомое показалось Диме в этом резком повороте головы, в жесте тонкой руки, в четкой геометрии силуэта. Эту девушку он видел раньше. Наверное, они с ней работали в одной авиакомпании. Экипажи постоянно меняются, всех не запомнить, а она почему-то врезалась в память.

Дима хотел было подойти ближе, но экипаж «Северной Пальмиры» уже ушел. «Кто же это мог быть?» – терзался он вопросом. Сонная после ночного полета голова отказывалась соображать. Все-таки полтора часа сна крайне мало. Глаза сами собой закрывались, несмотря на вертикальное положение тела. Да он бы и на ходу уснул – дай волю! Дима помотал головой, словно стряхивая наваждение. От видения осталось теплое чувство, какое бывает после волшебного сна: наяву ничего не произошло, а душу греет приятное послевкусие. Подобные сны Диме снились редко. Когда удавалось поспать, он либо отключался сразу и спал без задних ног и сновидений, либо долго ворочался, гоняя в голове назойливые мысли (ох уж эти сбитые биоритмы!). А уж если случались необычные, яркие сны, Дима их смаковал весь день, растягивая удовольствие. Сейчас он решил, что как будто бы на мгновение уснул на ходу. Пусть так оно и будет: знакомая незнакомка ему приснилась.

А 284 – на табло появилось оповещение о посадке на его рейс. Дима решительным шагом направился в сторону гейта.

* * *

Какая нелепая ситуация: знать, что ты права, знать, что это знают коллеги, знать, что о твоей правоте знает Скарапея[25], старшая бортпроводница Тамара, которая тебя тыкала фейсом об тейбл, и не иметь возможности что-либо возразить! И не потому, что в авиации главенствует правило: «Ты начальник – я дурак», кто не согласен – выход слева по борту. То есть не только поэтому. Сначала Инна пыталась все объяснить. И что она действовала по инструкции, и что была крайне вежливой и обходительной, слова грубого не сказала тому пассажиру, и что не она, а этот хам ее поносил последними словами. Даша рядом стояла, может подтвердить.

Но Дашка словно язык проглотила. Понятно, что нарываться не хотела, как бы самой не попасть в переплет. Тамара же завелась с пол-оборота и начала орать, не разобравшись. Пообещала снять надбавку за личный вклад и вообще поснимать все, что возможно, оставив лишь ничтожный оклад. Посоветовала молиться, чтобы оскорбленный пакс не накатал жалобу. Свою тираду старшая произнесла в ядреных выражениях на весь салон, едва его покинул последний пассажир. Инне казалось, что раскаты ее громового голоса слышны даже под трапом. Пламенную речь Скарапеи слышал весь кабинный экипаж, не слышать не мог. И никто ей не возразил. Будто бы так и надо. Обычно старшие бортпроводники встают на сторону экипажа, ибо знают, как, мягко говоря, некорректны бывают отдельные пассажиры, но Скарапея – и есть Скарапея. Она не зря получила свое змеиное прозвище.

Инна хотела разрыдаться, выскочить вон и закричать на весь аэродром, треснуть подносом по лбу бортпроводницу номер один и послать ее ко всем чертям вместе с этой работой, на которой ее унижают.

Тысячи гневных мыслей пронеслись в голове Ясновской, планы мести и бегства сменялись один за другим.

– Ты меня поняла?! – Тамара устала драть глотку.

«Нет, оправдываться не буду», – решила Инна. Спина прямая, плечи развернутые, подбородок поднят, взгляд в светлое будущее – приняла она позицию из хореографии. Балетные навыки здорово помогают держать удар.

– Конечно, – бросила она нейтральным тоном, будто милостыню.

Старшая вспыхнула, собралась вновь зарычать, но пришел представитель. Нужно было уделить ему внимание.

Инна шла по зданию аэропорта отдельно от всех. Она думала, что за всю ее трудовую жизнь с ней никогда так не обращались. Чтобы хоть что-то подобное произошло в «Лимбе»? Никогда! Кто бы что ни натворил, какую бы непростительную ошибку ни допустил, до оскорблений начальство не опускалось. Могли объявить выговор, в конце концов, уволить, но грань деловой этики не переходили. «Может, бросить все, к дьяволу, и вернуться на землю?» – закралась у Инны мысль. Наверняка такое не в последний раз. Ясновская не однажды слышала от коллег, что их песочат за все подряд. Вот и ее очередь подошла. Этак можно выгореть и растоптать самооценку. Хорош выбор: самоуважение или небо.

С экипажем разговаривать не хотелось. После выволочки – ужасно несправедливой и унизительной – разговаривать не хотелось ни с кем. Хотелось исчезнуть, скрыться с глаз, оказаться в тихом месте, где нет никого; отсидеться там, прийти в себя. Если бы был рядом близкий человек, она бы в него молча уткнулась. А он ни о чем бы не спросил, так же молча прижал к себе. Или кот. Хороший, пушистый кот. В кота тоже можно уткнуться головой и успокаиваться под его мурлыканье. Но ни кота, ни близкого человека у Ясновской не было. Была работа, самолеты и небо.