Ты, я и Гийом

О том, что я собираюсь уехать, знали только мои родители, Слава и его семья. Я бы с большим удовольствием вообще никому ни о чем не говорила, но без этого было не обойтись – пришлось договариваться о том, кто из родных сможет временно взять на себя заботу о Кате.

Разумеется, все сочли своим святым догом тут же начать отговаривать меня от безумной затеи. Стыдить тем, что я додумалась оставить сиротой ребенка при живой-то матери. Объяснять, что в Москве все равно не прожить – какую зарплату не получи, на еду и то не хватит. Там везде астрономические цены, чашка кофе, и то – сто рублей. Перечить было бесполезно.

Мне неустанно доказывали, что я дура дурой – и так у меня все для счастья есть: и ребенок, и муж с нормальной зарплатой, и образование, и квартира. Живи, что называется, и радуйся. Так ведь нет – начала неожиданно с жиру беситься!

Все это пелось на разные лады, с разной интонацией, но без перерывов, стоило мне только зайти на порог. Лишь Слава молчал и стоически переживал предстоящий разрыв. Странно, но именно он сумел поддержать меня в трудную минуту и даже отбивал нападки своей родни. Хотя мысль о предстоящих переменах в жизни явно вгоняла его в тоску. Я это видела и была невероятно благодарна ему за поддержку.

В итоге наши мамы, объединившись, нанесли финальный удар – каждая со своей стороны заявила, что не будет брать на себя ответственность за ребенка и уж тем более не станет уходить – несмотря на пенсионный возраст – с работы, чтобы воспитывать внучку. Пару часов в неделю посидеть – пожалуйста, но не более того. Наверное, такое их жесткое решение призвано было сломить мою сумасшедшую волю. Да и сломило бы, несомненно, не происходи уже это все «на публике», напоказ. Во мне вдруг очнулся упрямый дух противоречия: чем дальше, тем меньше я хотела и могла идти на поводу у родителей. Я отстаивала свое мнение наперекор. Даже самой не верится – ведь когда-то, давным-давно, я была послушной домашней девочкой. Черт его знает, может, и в этом тоже сказалось влияние Аполлинера, который всю жизнь молча выслушивал наставления своей крикливой матушки и каждый раз снова уезжал от нее в Париж. А иначе как мог бы он дать волю своему таланту, кто позволил бы жить ему собственной жизнью, заниматься единственно важным делом – в семье решительно никто не понимал его страсти к писательству, называя ее «дурной наклонностью». Мадам Костровицкая только корила сына за глупую прихоть: таскается в своем Париже по барам, съемным углам, не имея гроша за душой, живет как бродяга, водится с каким-то отребьем. А дома ведь и чисто, и сытно, и тепло. Живи как человек, занимайся делом и радуйся!

Вот и я, похоже, не могла больше жить как человек: крохотный мирок притворного обывательского счастья стал мне противен. Но Аполлинеру-то простительно – он же гений, да и детей своих ни на кого не бросал.

Я поплакала втихаря, и мы со Славой занялись устройством Кати в детский сад, а заодно и поиском няни. Времени оставалось катастрофически мало, задача передо мной стояла труднейшая: я должна была отыскать совершенно чужого человека, которому решусь доверить дочь, которому придется заменить Кате маму. От одной этой мысли сердце мое холодело.

За день к нам в дом приходило по очереди несколько женщин – я закрывалась с ними на кухне и подолгу говорила, пытаясь выяснить, что у них на уме. Кого только мне бестолковое агентство не подсылало! Складывалось впечатление, что кандидаток на должность няни отбирают, закрыв глаза и заткнув плотнее уши. Тетки все больше попадались обозленные, старые, неопрятные – только детей пугать, – из тех, кого волею судьбы приласкала обочина жизни. Эту измучил и довел до ручки алкоголик-сын, ту выгнали на старости лет с работы, эта, судя по помятой физиономии и выбитым передним зубам, буйно пьет сама. Таких женщин было не то что с ребенком оставлять – в дом пускать страшно. По вечерам, после всех пережитых ужасов, я садилась у Катиной кроватки и плакала, плакала, плакала. На кого же я оставлю свою кроху? И не с кем было поделиться этим горем. Сама же, идиотка, решила бросить ребенка. Никто не заставлял.

Повезло мне только за неделю до отъезда – из агентства прислали студентку педагогического института. Скромную, забитую девушку из глухой татарской деревни, которая приехала в татарскую столицу учиться. Жила она в общежитии, родители ей не помогали – вот и вынуждена была зарабатывать сама. Я не то чтобы поняла – сердцем почувствовала, что Катеньку мою Альбина не обидит. Да и никого она обидеть не могла. А, судя по тому, как властно моя дочура утащила смеющуюся няню за руку в комнату – играть, – еще вопрос, кто тут кого по подоконникам будет строить. Так что проблема, слава богу, была решена.