Ты идешь по ковру

Оказывается, у нас тут красиво. А я раньше не догадывалась, и Маринка не догадывалась тоже. Ей-то вообще очень понравилось, она даже закрыла от радости глаза. А потом открыла и долго смотрела на посёлок. У неё такое стало лицо, как будто она на день рожденья получила целый арбуз и может теперь его ложкой есть и ни с кем не делиться.

Маринка долго смотрела из этого окна. Если бы я не побывала тут накануне, давно бы оттолкнула её и уставилась сама. Потом она заговорила:

— Санна Ванна грядки полет. Вон, у школы. Ефим снова с мешком куда-то потащился. И с лопатой ещё. Сюда топает, слушай. А вон тётя Сима в садик идёт. Куда это она во время рабочего дня уходила?

— Может, вторая смена?

— У новых ипотечников вон ковёр выбивают. Прикинь!

— Ковёр у них! — соглашаюсь я. — Хлопают ещё.

— У нас вообще-то тоже ковёр был, — говорит Маринка. — Не знаю, куда делся. Смотри-ка, хлев-то им зачем? Корову, что ли, заведут?

— Может, лошадь? Это конюшня!

Я всё время хочу, чтобы у нас была лошадь. Можно и голубей завести, конечно, но лошадь лучше. К тому же от голубей много опасностей — так мне папка говорит. Но мы никогда лошадь не купим, дорого больно.

— Колбаса-а! Это бывшие лошадки! — заорала Маринка. Я даже отскочила от неё, так громко. Но ипотечники всё равно не услышат — новые дома далеко построены. Я точно бы не услышала.

— Комарики, ко-ма-ри-ки! — заорала я в окно. Не люблю я про колбасу. — Пейте, пейте мою кровь!

— А зачем, зачем она нужна! Раз кончилась любовь! — допели мы уже вместе с Маринкой. Нет, далеко до тех домов. Зато Санна Ванна на школьном огороде заозиралась. Услышала, что ли? Ну и ладно, пусть слушает.

— Смотри-ка, Ефим нас заметил, — сказала Маринка и помахала ему рукой.

Ефим шёл к нам, точнее к голубятне. Опирался на лопату. Странно, взял бы лучше простую палку — во дворе у нас валяется, я видела. На спине он тащил какой-то мешок, нет, рюкзак-колобок. Тяжелющий, это было видно, Ефим еле ноги переставлял, хоть и с лопатой. Кирпичи у него там, что ли? Мы уже не смотрели на посёлок, а только на деда. А зря. Потому что так бы я увидела, как к нам в Шиховы въехал Барон в специальном фургоне.

— Слезайте с моей голубятни! — закричал дядя Фима, как только подошёл поближе. Мы с Маринкой рванули вниз. У меня одна нога старалась бежать быстрее другой — я так гнала, что растянулась прямо перед Ефимом. Маринка меня подняла и дальше бежит. В другое время я бы ещё долго хромала, а тут так напугалась деда, что и не поняла, как сильно расцарапала ладони и колени.

— Комарики, комарики! Пейте, пейте мою кровь! Зачем, зачем она нужна! — орали мы и бежали к дороге. — Раз кончилась любовь! — уже проговорили мы и остановились. В самый ближний двор посёлка ипотечников заводили коня!

— Колбаса-а, — тихонько протянула Маринка. Ворота ипотечников закрылись. И у меня вдруг зачесались от боли ладони.

Барон. И Пашка

Понятно, теперь мы будем торчать на этой голубятне всё лето. Точнее, это Олька будет там торчать. Ну, и я заодно с ней, — не бросишь ведь подругу. Но я так, приходить только буду. Из солидарности. С этой голубятни всё отлично видно, все Шиховы. Красотища! Если просто ходить по посёлку, то ничего такого особенного в нём нет. Ну, дома. Магазин, садик, почта. Ну, дом культуры. Тропинки опилом засыпаны. Зато с высоты всё меняется. Посёлок становится немного незнакомым, но всё равно остаётся каким-то родным, что ли. Лето хоть видно с высоты. Всё такое зелёное, и дышит! И тропки эти, с опилом, очень кстати. Как-то всё ладно получается в посёлке, я даже удивилась. Вот идёт моя мамка в огород, а на другом краю Шиховых Петролиум из сада возвращается. А в это время мой сосед новый окно открывает. Или, когда магазин на обед закрывается, почта открывается и автобус как раз приходит из города. Есть гармония в мире, не всё одни комары. Надо, пожалуй, сказать Ефиму, а то он что-то очень беспокоится.

Олька стала каждый день ходить на голубятню. Заберётся туда, смотрит на двор ипотечников: ждёт, когда коня выведут. Нет бы пойти к ним, познакомиться. Пустили бы её, точно. Ольку все пускают, куда она хочет. Если ей надо. У неё обаяние от природы, так мамка говорит. Мне бы такое обаяние, я бы уж не терялась. Надо тебе с конём познакомиться — иди и знакомься. Может, разрешат кормить его или даже кататься. Она не умеет, правда. И я не умею. Вот вместе бы и учились. Каждый день ей это толкую.

— Нет, — говорит, — стесняюсь. Неудобно что-то.

— Бестолковки кусок, глупошара, — отвечаю ей, — иди и всё.

Как-то говорю:

— Давай я схожу! Мне не трудно.

Она так глаза подняла, а они такие несчастные. И сама она — ну просто бедняжечка. Ну её. Спустилась с голубятни, пошла, оглядываться не стала. Думаю: «Пойду сейчас к озеру, вода должна же прогреться наконец, середина лета почти!» Слышу, она за мной бежит. Закричала:

— Я сама! Я сама!

И вперёд меня к новосёлам бежит, чуть не падает — опять босоножки не застегнула. Вот и пойми.

Подошли к воротам. Олька остановилась как вкопанная, стоит. Постучать боится. Вдруг слышим — кто-то там разговаривает, парень какой-то.