Ты кем себя воображаешь?

Невысокий крепкий мужчина с курчавыми черными волосами взял юношу за плечо.

— Пойдем-ка, — сказал он почти нежно.

Он говорил с нечетко выраженным европейским акцентом — Розе показалось, что французским, хотя она в этом плохо разбиралась. Ей казалось — впрочем, она знала, что на самом деле заблуждается, — что такой акцент говорит о мужественности, более богатой и сложной, чем у уроженцев Северной Америки, и в частности городков типа Хэнрэтти, где выросла сама Роза. Он обещал мужественность, приправленную страданием, нежностью и лукавством.

Появился хозяин дома — в бархатном комбинезоне — и взял юношу за другую руку, более-менее символически, одновременно чмокнув Розу в щеку — он не видел ее, когда она пришла.

— Роза, надо будет поговорить, — неискренне пробормотал он.

На самом деле он надеялся отвертеться от разговора, слишком уж сложно все было — и то, что в прошлом году он жил с другой девушкой, и то, что в конце прошлого семестра он провел ночь с Розой. Той ночью было много спиртного, похвальбы и жалоб на неверность, а также некоторое количество странно унизительного, но все же приятного секса. Сейчас хозяин дома похудел, но стал как-то мягче, причесанный и ухоженный, с летящими волнистыми волосами, в костюме из бутылочно-зеленого бархата. Он всего на три года моложе Розы, а поглядите-ка на него. Скинул с себя жену, семью, дом, унылое будущее, обзавелся новой одеждой, новой мебелью и чередой любовниц-студенток. Мужчинам такое удается.

— Ничего себе. — Роза привалилась к стене. — Что это было?

Стоящий рядом гость, который все это время улыбался и смотрел к себе в стакан, сказал:

— О, эта утонченная современная молодежь! Какое грациозное владение языком, какая глубина чувств! Нам остается лишь склониться перед ними.

Вернулся курчавый черноволосый мужчина, молча забрал у Розы пустой стакан и протянул ей новый, полный.

Хозяин дома тоже вернулся:

— Роза, милая, я даже не знаю, как он сюда пролез. Я сказал, никаких студентов, блин. Должны же мы хоть где-то от них отдыхать.

— Он у меня учился в прошлом году, — сказала Роза.

Больше она в самом деле ничего не помнила. Она поняла: все думают, что между нею и этим мальчиком было что-то большее.

— Что, метил в актеры? — спросил стоящий рядом. — Наверняка. Помните старое доброе время, когда вся молодежь хотела быть юристами, инженерами и топ-менеджерами? Говорят, те дни возвращаются. Надеюсь. Очень надеюсь. Роза, я уверен, что вы позволили ему поплакаться вам в жилетку. Этого никогда нельзя делать. Наверняка все именно так и было.

— Ну… может быть.

— Они вечно ищут заместителя мамочки. Что может быть банальней. Потом они таскаются за вами, боготворят вас, дергают постоянно, и вдруг — бабах! — пришло время поднять бунт против мамочки-заместителя!

Роза выпила, снова прислонилась к стене и стала слушать общий разговор о том, чего нынешние студенты ожидают как должного, как они колотятся к преподавателям в дверь, чтобы поведать о своих абортах, попытках самоубийства, творческих кризисах, проблемах с весом. И вечно одни и те же слова: личность, ценности, отвержение.

— Я тебя не отвергаю, болван, я говорю, что ты провалил этот курс! — произнес остролицый человечек, торжествующе пересказывая историю своей стычки с одним таким студентом.

Все посмеялись. Потом опять посмеялись после реплики одной молодой женщины:

— Боже, какой контраст с моими студенческими годами! Для нас было так же немыслимо употребить слово «аборт» в разговоре с преподавателем, как насрать на пол в помещении кафедры.

Роза тоже смеялась, но в глубине души была раздавлена. В каком-то смысле было бы лучше, если бы тут в самом деле что-то крылось, как заподозрили все. Если бы у нее что-то было с этим мальчиком. Если бы она ему что-то обещала, предала его, унизила. Но она ничего не помнила. Он вырос как из-под земли и обвинил ее. Наверняка она ему что-то сделала, но она ничего не помнила. Если честно сказать, она не запоминала ничего связанного со студентами. Она была заботлива и очаровательна, воплощенная душевность и терпимость к чужим недостаткам; она выслушивала и давала советы; а потом даже имя студента забывала. И из того, что им говорила, не помнила ни слова.

Какая-то женщина коснулась ее руки.

— Проснитесь, — сказала она хитро-интимным тоном, и Роза подумала, что, видимо, и с этой женщиной уже когда-то встречалась.

Еще одна студентка? Но нет, та назвала свое имя.

— Я пишу исследование о женских самоубийствах. То есть о самоубийствах женщин-художников.

Она сказала, что видела Розу по телевизору и жаждет с ней поговорить. Она упомянула Диану Арбус, Вирджинию Вулф, Сильвию Плат, Энн Секстон, Кристиану Пфлюг. Она много знала. Роза подумала, что женщина и сама выглядит вероятной кандидаткой в самоубийцы: иссохшая, бескровная, одержимая. Роза сказала, что хочет есть, и женщина пошла за ней на кухню.

— А уж актрис столько, что и не сосчитать, — продолжала та. — Маргарет Саллаван…

— Я теперь только преподаю.

— О, ерунда. Я не сомневаюсь, вы актриса до мозга костей.