Ты любил меня за мои слабости

Я нахожу их и ныряю в объятия отца. Во всем этом он — единственный человек, который не будет задавать мне вопросы, на которые я никогда не захочу отвечать. Мой отец — башня силы, и я питаюсь его силой, каждый раз, когда смотрю на него, потому что вижу его насквозь. Каждый раз, когда он смотрит на меня, я вижу, как его мир темнеет. Если бы я могла это изменить, я бы это сделала. Если бы я могла честно сказать ему, что со мной все в порядке, я бы так и сделала, но я не могу. Я стараюсь изо всех сил, но этого недостаточно, чтобы спасти тех, кого я люблю, и не дать им страдать.

Бо́льшую часть ночи я нахожусь рядом с родителями. Через несколько часов я замечаю, что Канье разговаривает и смеется с женщиной. Моя рука мгновенно тянется вверх и сжимает ожерелье из роз. Я провожу большим пальцем по стеклянному шару, и мое сердце успокаивается. Канье, должно быть, почувствовал мой взгляд, потому что смотрит на меня, а затем его взгляд падает на мою руку, держащую лепестки роз. Женщина продолжает говорить с ним, а он смотрит на меня. Она кладет руку ему на плечо, чтобы привлечь его внимание, и это срабатывает. Он поворачивается к женщине, и их смех, и болтовня разносятся эхом вокруг меня.

Внезапно я почувствовала тепло. Я прикладываю тыльную сторону ладони ко лбу и чувствую испарину. Возвращаюсь в бар и заказываю текилу. После разговора с Канье я больше не пила, и сейчас чувствую себя хорошо, но если я хочу провести вечер под раздражающий, скрипучий женский смех, то мне понадобится больше алкоголя.

Я делаю глоток и вдруг замечаю знакомую руку, протянутую ко мне и опирающуюся на стойку. Теплое, мятное дыхание Канье скользит по моей щеке, когда он говорит:

— Нам нужно поговорить. Сейчас. С глазу на глаз.

Канье тянет меня за локоть, мы пробираемся сквозь толпу и выходим из зала. Мы в коридоре, и я думаю, что он остановится прямо здесь, но он продолжает идти дальше по коридору и лестнице к парадным стеклянным дверям.

У подножия лестницы Канье поворачивает нас налево и направляет в комнату. Там темно, но свет с поля для гольфа проникает в комнату, освещая ее достаточно, чтобы видеть окружение.

Я слышу, как закрывается дверь, оборачиваюсь и вижу, что Канье наблюдает за мной. Его челюсти сжаты, поза напряжена.

— Черт, а ты хороша, ты знаешь это? Господи, иногда я до смерти боюсь, что твои слова правдивы, что ты действительно хочешь, чтобы я двигался дальше. Но, видя это, — он указывает на комнату над нами. — Видя, как ты ревнуешь, черт, это ощущается хорошо, — говорит он с разочарованным смехом.

Я пристально смотрю на него. Я устала. Ложь, притворство — все это так утомительно.

— Я заметил, как ты потирала подвеску, пока наблюдала за моим разговором с той девушкой. Просто на одну гребаную секунду признай это, Эмми. Ты хочешь меня так же, как я хочу тебя. Перестань притворяться той, кем ты не являешься. И на мгновение ты действительно вспомнишь, какого это — быть собой, а не той женщиной, которая думает, что знает, что лучше для окружающих, — заключает он.

— Канье, мое прикосновение к ожерелью ничего не значит. Это просто ожерелье. Ты можешь говорить с кем хочешь, — вру я.

Мое ожерелье — все для меня. Оно напоминает мне, кем я была, когда у меня было будущее. Это время в моей жизни, когда все было идеально, и это напоминает мне, что в какой-то момент моего существования у нас с Канье было будущее.

— Чушь собачья, Эмили. Я знаю тебя. Твое ожерелье значит для тебя гораздо больше, чем ты хочешь это показать. Господи, просто признай это! — кричит Канье.

Разочарование сквозит в его речи, но это отчаяние, которое разбивает мое сердце.

Черт! Ненавижу, что он так хорошо меня знает. Я хочу доказать ему, что он ошибается, только в этот раз. Я срываю ожерелье с шеи и протягиваю ему.

— Тогда возьми. Для меня это ничего не значит.

Меня трясет. На самом деле я не собираюсь отдавать его ему, я никогда не смогу расстаться со своей розой.

Канье отшатывается, как от пощечины. Затем, с быстротой молнии, он выхватывает из моей руки цепочку. Канье замахивается, и моя роза летит прямо в стену. Я даже не слышу звона, который должен раздаваться, когда стекло бьется о стену. Я чувствую, как мои колени ударяются о землю, но я просто продолжаю смотреть на разбитое стекло и лепестки на полу.

Канье бросается к стеклу и начинает собирать лепестки роз.

— Черт! — он кричит на разбитое стекло.

Вот что мои сомнения и страхи сделали с ним. Он стоит на коленях и собирает лепестки роз девятилетней давности.

— Прекрати, — шепчу я. — Ты прав.

Канье бросает на меня взгляд, и я вижу, как на его лице появляется страдание. Он готов к отказу, и от этого мое сердце раскалывается надвое, я снова вижу боль, которую ему причинила.