Ты мне не нравишься

– Если ты думала, что моя мать погибла от каких-нибудь бандитских разборок, то огорчу. Она просто умерла. Заболела, когда мне было девятнадцать, за год сгорела. Этого даже не объяснить. Просто от человека осталась лишь одна оболочка, серая, безжизненная, лишенная всего того, что я любил. Проблема в том, что отец отказывался признавать мамину болезнь. Он всё так же колесил по своим гребанным командировкам, до ночи засиживался на совещаниях. Я старался проводить с мамой всё свободное время, но понимал: ей нужен муж. А тот постоянно повторял: «Всё наладится, её прооперируют лучшие европейские врачи». Ну и что? – он невесело усмехается. – Прооперировали, в итоге мать умерла прямо на больничной койке. В этой чертовой Европе, которой так хвастался отец. Мы остались вдвоем.

Внезапно я понимаю, какую ошибку совершила, растрепав воспоминания Артема. Выпотрошила его одним вопросом. Заставила пережить самое ужасное, вернуться в дни материнской болезни, вновь ощутить холод приближающейся смерти.

Какое же я чудовище, раз не смогла утихомирить своё любопытство.

– Если ты не хочешь… – касаюсь его щеки дрожащими пальцами.

– Да перестань ты! – внезапно огрызается он, но продолжает спокойнее: – В этом нет ничего запрещенного. Просто я не привык делиться… с кем-то. Спрашивай. Я отвечу.

– Как отец отреагировал, когда… когда её не стало?

– Хреново. Ему сорвало крышу. Сначала заливался алкоголем, но потом вроде бы просох. Зато начал водить непонятных девиц. Наверное, где-то в глубине души я искал от него поддержки. Думал, что мы переживем трагедию вместе. Беда объединяет и всё такое. Нихрена. Отец прекрасно справлялся самостоятельно. Он перетрахал весь город, а когда я предъявил ему недовольство, добрый папочка ответил: «Не завидуй». До сих пор помню эту фразу. Как можно завидовать тому, что он пихал свой член во всё, что движется?

М-да, не ожидала такого от Дениса Владимировича. Я, конечно, слышала от Артема, что у него не было отказа в девушках (причем моего возраста), но чтоб так. Хотя, наверное, каждый переживает боль по-своему. Кто-то упивается случайными связями, а кто-то…

Хм…

– А что случилось с тобой?

– Мы с другом решили покорять столицу. Два амбициозных парня, у которых дома проблемы – типичные искатели приключений на свою задницу. Мои ты сама понимаешь, а у Толика мать бухала по-черному, а отчим любил махать кулаками. Он тупо сбежал от них. Я от отцовских денег отказался, поэтому жили мы где и как придется. У кого-то кантовались, с кем-то знакомились на пьянках. Помню притоны, некоторые были не так плохи. А главное – никто не задавал лишних вопросов. Я догадываюсь, о чем ты спросишь дальше. Да, я начал употреблять.

Бум. Как удар, как раскат грома, как иголка под самое сердце. С такой легкостью невозможно говорить о запрещенных веществах, но у Артема получается. Его голос даже не вздрагивает, когда он упоминает прошлое.

– У меня не было зависимости в прямом понимании этого слова, – Артем нащупывает рукой валяющуюся на прикроватном столике пачку сигарет. – Проблема в том, что я хотел стать зависимым. Когда ты под кайфом, тебя не волнуют проблемы. Нет ничего лишнего. Очень удобно, если честно.

– Ты уверен, что можно курить в номере?

– Пусть запретят, – он ухмыляется и глубоко затягивается. – Что дальше? Раз уж мы копаемся в моих внутренностях, давай до конца. Ах да, я ещё и продавал. Добровольно, никто меня не заставлял распространять или нюхать. Разве тебе не хочется назвать меня мудаком или тварью? Может, не поздно сбежать?

– Продолжай. – Ладонь опускаю ему на живот. – Тебе не хватало денег, да?

– Это тоже. Ну а что такого? Жить на что-то надо. Среди моих знакомых из элитной школы осталось много богатеньких придурков, готовых платить за свежую дозу. Я никого не принуждал, не заставлял малолеток или девчонок. Ну да ладно. Это в прошлом. Я уже много лет не продаю и не употребляю.  Только отцу этого не докажешь. Наверное, проблема в том, что я ни о чем не жалею. Если бы блудный сын бросился к нему в ноги с раскаянием, он бы опустился до меня, нашел бы в себе благородство на прощение. А мне плевать.

Его смех тяжелый, грубый. Он выкашливает с ним застарелые раны, обнажает голые мышцы.

– Что заставило тебя бросить?..

Меня начинает завораживать наш разговор. Своеобразное интервью, где я лишь задаю наводящие вопросы. Это не диалог в прямом понимании, но мне не нужно отвечать – Артем и так знает, что я впитываю каждое слово.