Ты мне никто

Или дядя Товий, подобрать программу в клинике, скидку сделать.

- ВиктОр! Прошу тебя, только Стаса не трогай! Не впутывай!

- Стас!

Та-ак… батя маман вообще не слушает.

Показываюсь не сразу, попытавшись изобразить что из комнаты только вышел.

- Вы чего шумите?

- Ничего, сынок всё в порядке. Папа просто…

- Адрес. – отец, как всегда, не многословен, но я его могу понять.

- Поехали, покажу.

- Я должен один.

- Я тебе не помешаю. У меня там свой интерес.

- Стас, Виктор! Вы с ума сошли! Стас я запрещаю тебе общаться с этой девчонкой, она, она…

- Мам, мне пофигу, что ты запрещаешь. Она моя, ясно? И я ее люблю!

- Что? Не сходи с ума! Какая любовь? Тебе восемнадцать! У тебя таких девчонок будет вагон и маленькая тележка!

Где-то я уже это слышал. Не важно.

- Бать, пять минут и я с тобой.

- Я сказал, что поеду один.

- Тогда останешься без адреса. – развожу руками. Спокоен как дьявол.

Отец опускает голову. Ясно, что он может найти адрес матери Селены и без меня, но времени потратит больше. А я – вот он, тут.

- Ладно, поехали. Может и хорошо, что ты будешь рядом.

Может и хорошо. А может и нет.

- Вы что, меня бросаете, оба? Вы… вы… как вы можете так поступить?

- Мам, ну ты чего? Никто тебя не бросает. Мы вернемся.

- Ты – да. А он?

Смотрю на мать и тут меня прям осеняет. Нет любви, да? Почему же? Она вот его… любит!

Любит. А он?

Глава 33

Коршун опять не отвечает. Но почему-то внутри меня растет уверенность, что у нас всё будет хорошо.

Мы любим друг друга! Мы сильные. И мы справимся! На самом деле справимся, чтобы ни случилось. Я в это верю.

Не потому, что мне ни во что больше не остается верить. Потому что… потому что это так!

Наши отношения с первого дня были особенными. Нас… нас словно сама Богиня благословила. Вспоминаю эту смешную пожилую леди – не поворачивается язык назвать ее бабулькой, или старушкой. Хорошо, что у меня есть её визитка. Может… может просто когда-нибудь позвоню, куплю что-то вкусненькое для красотки Мерлин.

Я сижу в комнате, когда раздается звонок в дверь.

Почему-то сразу сжимается сердце. Стас?

Неужели пришёл говорить с мамой?

Слышу звук открывающейся двери. Голос мужской, но не моего Коршуна.

Неужели это…

Выхожу и сразу вижу двоих, вернее троих очень похожих мужчин. Стас, его отец, и мой Глеб, который стоит у своей комнаты опираясь на трость.

И мама. Она смотрит прямо перед собой, челюсти сжала.

- Мы можем поговорить, Нина? – голос у отца Стаса хриплый, такой… мужской, низкий, но не грубый, наоборот, как бархат.

У моего Коршуна тоже красивый голос, иногда, когда он говорит у меня просто все сводит внутри, пальчики поджимаются на ногах.

- Виктор, я не знаю зачем вы пришли. По-моему, я предельно ясно дала понять, что разговаривать не желаю. И не желаю ничего общего иметь с вашей семьей. По поводу вашего сына я дочке всё объяснила. Вам тоже. Я против их отношений и общения.

- Нина. Давай спокойно поговорим.

- Я очень спокойно тебе говорю, Коршунов. Убирайся из моей жизни. Один раз ты это сделал удачно. Повтори.

Она поворачивается и смотрит на него. А мне почему-то кажется, что между ними молнии летают, разряды в разные стороны. Просто полыхает всё.

- Это мой сын? – старший Коршунов кивает на Глеба.

Брат смотрит на него презрительно усмехаясь и отвечает за мать.

- Не переживайте. Не ваш. Разве такой урод может быть вашим сыном?

Сказав это, брат разворачивается и шагает в свою комнату, он хромает, ноги скрючены, руки тоже – опять всё тело в тонусе, ему снова нужно пройти курс в клинике. Но он тянет время – денег пока мало, на благотворительные фонды сейчас особой надежды нет, хотя нам и так очень много помогали, грех жаловаться. По сути, Глеба на ноги поставил «Клуб добряков».

Словами не передать, каким взглядом смотрит на Глеба его отец.

Стас глаза опустил.

- Нина…

Нога Глеба неуклюже цепляется за косяк, он не успевает помочь себе тростью и летит вперед, и Стас и его отец одновременно бросаются на помощь. Старший Коршун стоит ближе, поэтому он быстрее. Хватает Глеба за спину, плечи, пытаясь удержать, прижимает к себе. Я вижу, как Глеб отбивается, толкается локтями и… плачет?

Мой брат?

Мама кидается к ним, пытаясь оторвать Коршунова от Глеба.

- Уходи, уходи, пожалуйста, уходи!

- Нина!

- На- ам ни-иче-го от ва-ас не на-адо! Мы не хо-хотим вас зн-зн-зна-ать, убир-ра-айтесь! – это Глеб, говорит срываясь, заикаясь, чего с ним сто лет уже не было.

Мне ужасно больно видеть все это, я… я тоже плачу. Мне так дико жалко брата, и маму! Они не заслужили того, что случилось в их жизни! Они у меня самые добрые, самые светлые! Лучшие!

Поворачиваю голову и натыкаюсь на взгляд Стаса, который не могу просчитать. Он смотрит внимательно. На меня. Именно на меня. Ни на отца, ни на новоиспеченного брата, ни на мою мать, которая запретила нам общаться.

На меня. И я смотрю на него.

Полное погружение в Шекспира. Монтекки и Капулетти нервно курят в сторонке.

Потому что мы – это не наши семьи. Мы это мы.

Он просто прикрывает веки, одно движение, а у меня в груди полыхает! Я понимаю всё! Мысли его читаю.

Он мой!

Ему пофигу на запреты!