Ты мое дыхание

В сумке запищал телефон, заставляя меня вздрогнуть. Не смотри! — приказала себе самой. Не смей! Что бы Он ни написал. Это больше не имеет значения…

Кому я лгала? Себе? Напрасно. Имело — и еще какое. Слишком долго я привыкала к этим письмам, чтобы в один момент научиться жить без них.

Где ты, душа моя? Не молчи, потому что мне невыносимо без тебя. Кажется, я схожу с ума. Ты мне нужна. Жизненно необходима, прямо сейчас…

Почти сразу за этим сообщением пришло следующее:

Я не могу работать, не могу сосредоточиться ни на чем. Без тебя все не так.

Сердце забилось, так сильно, что стало трудно дышать. Зачем я прочитала это письмо? Ведь зареклась не заглядывать в почту и не травить самой себе душу. Все равно ничего хорошего от новых сообщений не стоило ждать.

А теперь во мне снова зародились сомнения. Если доцент болен и поэтому не появился в институте, как он может работать? Вернее, не работать? То есть…

Я сама запуталась в собственных мыслях. Больше всего на свете хотелось поверить, что мне пишет не Рогачев. Кто-то другой. Это казалось нереальным после всего, что я узнала, но таким желанным. Может быть, есть хотя крошечный шанс? Самый-самый маленький?

А ты работаешь сегодня?

Дурацкий вопрос. И абсолютно неуместный. Особенно, если учесть, что целый десяток предыдущих его писем я проигнорировала. Но ответ был важнее всего прочего.

С самого утра. И впереди еще длинный-длинный день, и вряд ли я смогу пережить его без тебя.

У меня затряслись руки. Возможно ли такое, что я все-таки ошиблась?

Зачем я тебе нужна?

Следующее сообщение пришло быстрее, чем экран телефона успел погаснуть.

Потому что я хочу тебя. Хочу увидеть, коснуться. Почувствовать рядом. Сделать все то, о чем мы с тобой писали. Хочу этого на самом деле. Не в письмах — в реальности.

Я прижала ладонь к губам, как будто этот жест мог помочь сдержать рвущееся наружу смятение. Подозвала официанта. Знала, что поступать так, по меньшей мере, некрасиво, но мне надо было остаться одной. Как можно скорее, а до возвращения Ольшанского наверняка оставались считанные минуты.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Передайте, пожалуйста… — умолкла, не зная, какое определение подойдет точнее. Моему спутнику? Слишком вызывающе. Тому, с кем я обедала? Это совсем глупо звучит. Думай, Ника, быстрее! Иначе он вернется и тогда ты вряд ли сможешь так быстро уйти. — Передайте мужчине, который был со мной, что мне пришлось срочно уехать. И что я перезвоню.

На лице официанта не дрогнул ни один мускул: наверно, он и ни к таким заявлениям привык. Кивнул мне, уверяя, что все сделает. Я вцепилась в телефон так, будто кто-то мог отобрать его у меня, и поспешила к выходу.

Я выбежала из ресторана и торопливо огляделась, выбирая местечко поукромней и которое точно не будет видно от входа. Глупая предосторожность, конечно, наверняка, Ольшанскому и в голову бы не пришло преследовать меня. Но сейчас вряд ли было уместно рассуждать о моей адекватности, учитывая то, что я успела уже натворить и наговорить.

Я присела на скамейку в небольшом скверике и набрала номер подруги.

— Ин? Мне помощь твоя нужна. Вернее, не совсем твоя, а Марии Семеновны, — тетка Инги работала методистом на одной на кафедре. Не «ах», конечно, какие связи, но все же лучше, чем ничего. — Можешь раздобыть у нее адрес Рогачева?

В трубке повисла тишина, и я отчетливо представила как у подруги ошарашенно приоткрылся рот. Она долго молчала, а потом осторожно переспросила:

— Кого-кого?

— Доцента нашего, — мрачно пояснила я. Знала, что расспросов не избежать, поэтому заранее приготовила довольно убедительную, как мне показалось, легенду. — Навестить его хочу. Ты же сказала, что он болеет.

— Болеет, — задумчиво подтвердила Инга. — И что? — Видимо, сам факт его болезни не стал для нее достаточным аргументом, по которому я могла бы желать увидеть старика. Тем более, дома. — Ты правда попрешься к нему? И зачем?

Я вздохнула. Терпеть не могла врать, но сейчас у меня просто не было выхода. Не рассказывать же ей истинную причину, по которой мне крайне важно его увидеть именно сегодня.

— Я же тебе говорила, что он придрался к моей курсовой. И велел все переделывать. А времени, сама знаешь, кот наплакал. Хочу умилостивить его немного.