Ты мой закат, ты мой рассвет

Пьеро так резво кивает, что морщусь от неприятного звука трения затылка о стену.

Вот и вся храбрость таких «хороших правильных мужчин»: ссутся сразу, как пахнет жареным.

— Вот и хорошо.

Убираю руку и делаю шаг назад.

Просто чтобы не сорваться и не въебать ему от всей души.

— Все, Пьеро, а теперь можешь валить. Желательно быстро.

Он просто слабак. И, как все слабаки, удирает сразу, когда понимает, что ему могут вломить. И никакой любовью тут не пахнет — что–то нездоровое, может быть, но точно не любовь.

Потому что если любишь — не ссышь а дерешься до последнего. Это я теперь точно знаю. Спасибо, Очкарик.

Эпилог: Йен

Примерно год спустя.

— Как на Асины именины… Испекли мы каравай…

Наша малышка сидит в высоком детском стульчике: вся розовая, пушистая, и с резинкой–бантом на голове, потому что с волосами у нее. как любит говорить Антон, печалька. То есть, они вроде как есть, но это такой бедный жидкий и смешной пух, что вся гора заколок и украшений для волос, которые нам надарили дедушки и бабушки, кажется, пригодятся только через годик.

Хорошо, если через годик.

— Вот такой вышины… Вот такой ширины…

Антон сказал: «Чтобы никакого «хеппибездея» а дне рождения моей дочки!»

Так что у нас каравай, застолье, большой кекс с красивой свечой в форме единицы, довольные бабушки и дедушки и довольный сытый Добби, который пришел к столу не чтобы, как обычно, стащить лакомство, а просто помяукать за компанию.

Ася уже уверенно держит в руке ложку и так же уверенно громыхает ей по деревянной столешнице своего стульчика.

— По–моему, она довольна, — делает вид, что размышляет над вселенской задачей Антон.

И, не дожидаясь ответа, берет дочку на руки, чтобы вместе с ней задуть свечку. Мы все громко хлопаем.

Пусть, глупо. Пусть, излишне претенциозно, но первый день рождения нашей девочки — это событие для всей нашей большой, немного ершистой, немного колючей, но все–таки дружной семьи.

— Ну как похожи. — шепчется рядом со мной мама, и потихоньку, думая, что никто не видит, фотографирует Антона с внучкой. Через пару минут разошлет всем подружкам: хвастаться, какой у нее чудесный зять и самая лучшая в мире девочка.

Ассоль и правда вся в папу.

И не только внешне, потому что похожа на него как две капли воды.

У нее еще и папин характер: такая же пробивная и неугомонная.

Она все еще немного отстает от сверстников и пока передвигается по дому либо ползком, либо на руках — моих или Антона. Мы не торопим. Наша малышка копит силы, чтобы в подходящий день просто встать на ножки и пойти — без страха, не спотыкаясь, сразу так, будто делала это всю жизнь. Она и сидеть так начала, и ползать. Как–то сразу, без подготовок, как будто успела потренироваться за кадром, а нам уже показала готовый результат.

— Пора резать торт, — предлагает свекровь, и становится рядом с Антоном, чтобы Ася, довольная, потянулась к ней руками.

Дочка у нас любвеобильная: всем улыбается, у всех обязательно посидит на руках, всех щедро испачкает слюнями. У деда, как сегодня, ухитрится вытащить из кармана телефон и уронить его в салат. А у второго деда — моего свекра — на рубашке так и осталось пятно от сока, который оказался «лишним» и Ассоль его просто выплюнула. Дед носит его с гордостью, как орден за терпение.

Хотя лично я уверена, что вот так — странно и необычно — наша дочка выражает любовь и пытается всех нас помирить.

— Пойду делать чай, — говорю гостям, и убегаю на кухню.

Все уже готово, осталось только закипятить чайник и разлить кипяток: Антон и его папа пьют Иван–чай, моя отец и я — «ЭрлГрей» с бергамотом и лимоном, ну а бабушки… Бабушки у нас зеленый с имбирем и сушеными апельсиновыми корками. Причем, этот «оецепт» у них получился коллективно, потому что одна любила просто имбирь, другая — вкус апельсинов, а в итоге как–то, после очередной попытки выяснить, кто главнее, сели запивать ничью и получилось вот так.

Мне кажется, теперь они чуть ли не подружки, хоть лично у меня со свекровью все те же вежливо–хорошие отношения. То есть, я всегда рада ее видеть, я не дергаюсь, когда они с дедом берут Асю на выходные и не раздаю ей советы, как присматривать за внучкой, но мы не трещим по телефону, не обсуждаем первые Асины зубы и тот сервиз — я точно знаю — никогда не перекочует в наш с Антоном дом. Думаю, будет правильнее, если эту важную для свекрови вещь, унаследует не чужая девочка, которую она до сих пор считает «не от мира сего», а ее родная внучка.

Может быть, для кого–то этот худой мир был бы поводом налаживать отношения, снова и снова расшибать лоб, штурмуя вершину под названием 2 Любовь свекрови», а я довольна тем, что есть. Я буду всегда уважать эту женщину хотя бы за то, что она родила моего Антона и вырастила его прекрасным мужем и отцом, и никогда не припомню ни ту разбитую чашку, ни те слова о «неправильном ребенке».

Но никогда и не забуду.

Потому что именно память делает нас теми, кто мы есть.

И именно из памяти мы черпаем полезные уроки и напоминания.