Ты – моя половинка

Ее чуть не сбил с ног ветер, холодный, промозглый. Под ним Джемма почувствовала себя одиноко. Она с детства не переносила такой свирепый ветер, это был ее единственный враг. Ветер размотал шарф, растрепал прическу. Джемма хотела поправить ее на ходу, но сделала только хуже, и рыжая волна хлынула ей на спину и плечи. Ладно, пусть, это уже не важно.

Джемма и Карлайл увидели друг друга на перекрестке, точнее, Карлайл увидел, а Джемма скорее почувствовала: у людей вместо лиц были размытые пятна. Карлайл улыбнулся ей через улицу, глядя на ее разлетающиеся огненными языками волосы, и она ощутила тепло, согревшее ее даже на этом ледяном ветру.

Мимо них ехали машины, пешеходам горел красный сигнал. Джемма вздохнула с облегчением: все хорошо, сын стоит и терпеливо ждет, когда можно будет пойти ей навстречу. Джемма еще в самом детстве строго-настрого наказала ему, чтобы он не смел кидаться к ней через дорогу, пока не убедится, что это безопасно. Каждый раз, глядя на него с противоположного тротуара, она понимала по его улыбке, что он мысленно говорит ей сейчас: «Ну вот, видишь, я покорен твоей воле, я не хочу лишний раз огорчить тебя, и стою, жду, смотрю по сторонам, и перехожу дорогу только со всеми, только в специальном месте, хотя мог бы расшвырять все и вся вокруг, только чтобы скорее оказаться рядом…»

Наконец зеленый сигнал переключился на желтый, и автомобили затормозили. В голове вдруг стало как-то холодно и пусто, и Джемма поняла, что ничего не слышит и почти ничего не видит, ее глаза и уши были залиты белым бетоном. Она догадывалась, что рядом с нею уже пошли по переходу люди, и Карлайл двигается ей навстречу. Вот еще несколько секунд, и она будет в безопасности, она почувствует его горячие руки и поймет, что он рядом. Как жаль, что она его больше не видит!

И Джемма торопливо шагнула на проезжую часть, не замечая, что пешеходы все еще нетерпеливо переминаются с ноги на ногу, пропуская запоздавший на поворот трамвай.

Он видел, как она шагнула на проезжую часть, на рельсы, и видел трамвай. Наверное, трамвай отчаянно звенел, но тишина заливала уши Карлайла, как бетон льется в опалубку, глухо, безнадежно. Еще можно спасти! Мама! Джемма, стой! Но он слишком далеко, и проклятое тело мешает, двигается слишком неповоротливо, медленно. Он успел всего три шага – а она, его тонкая кареглазая Джемма, уже в ярде от уродливой морды несущейся железной махины.

Он не видел ее гибели. Перед ним стояла другая картина: над улицей еще звенит его отчаянный крик. Джемме пятнадцать лет, ее волосы лужей расплавленной меди растеклись по пыльному треснутому асфальту. Туфли почему-то валяются в стороне, а рядом лежит опрокинутый навзничь искореженный велосипед, и спицы в его колесах еще мелькают, мелькают…

Уже год прошел со смерти Джеммы. Она похоронена на локерстоунском кладбище, там, где пахнет примулами и вереском, мокрой землей, морем, откуда видно ее любимые холмы и даже ферму. С подвеской из лунного камня и золота на бездыханной груди. Похоронена, но не оплакана – Карлайл не мог оплакать ее до конца, это было выше его сил. Как будто из жизни вынули сердцевину, то, что и составляло саму эту жизнь.

Энни не вынесла таких перемен. Вместе с Джеммой ушел в небытие и тот веселый и умный молодой человек, что покорил ее сердце. Того, кто остался вместо него, Энни не знала.

Он бросил университет, узнав, что Джемма обращалась перед гибелью к докторам и те не смогли ей помочь. Медицина оказалась бесполезна, когда речь зашла о самой дорогой ему жизни, – так зачем она тогда вообще нужна, эта чертова наука? Карлайл жил в Эксетере, в Локерстоуне ему становилось так больно, что он едва дышал. Но заставить себя не приезжать на родину он так и не сумел, ведь там была она.

Карлайл остался один. Он засыпал, помня ее глаза и улыбку широкого рта, а просыпался со всхлипом. Он помнил о ней все. Ее правое плечо, которое на полдюйма выше левого оттого, что она поджимала его, сидя за машинкой. Ее привычку держать булавки во рту и разговаривать, придерживая их в уголке обветренных губ. Подрагивание крыльев усыпанного веснушками носа, когда она старалась сдержать смех. Шорох ее подола и жасмин, которым до сих пор пахнет в шкафу с платьями.

Лил сильный дождь. Прошел год, а Карлайл так и не смирился. Он гнал по шоссе на пределе скорости, и от дождя не спасали крыша и ветровое стекло – его щеки были такие же мокрые. Дождем застилало глаза. Сколько раз он преодолел этот путь за год? Сто? Двести? И ни разу даже не заметил дороги. Там, в конце, дома – он верил – его ждала его Джемма, смеющаяся, с растрепанными волосами и этими своими резкими, точными движениями. Он всегда гнал как сумасшедший в этой яростной надежде. Но в доме Вейлмартов-Донованов жили другие люди, и ее смех в синей гостиной больше не звенел. Она ждала его под холмиком земли, так пьяно пахнущей черной земли, поросшей клевером.

Карлайл убрал руки с руля всего на мгновение, чтобы вытереть глаза. На мокром повороте этого было достаточно.

Часть пятая