Ты моё дыхание

– Гордая очень, да? – Лика прозорливая, видит слишком много. – Правильная девочка. Но ведь и ты – упрямый мальчик. Только не дави на неё. Не спугни. Потихонечку. Вода камень точит. Любовь не сразу крылья расправляет. Гордые девочки не сразу сдаются – им время нужно. А ты рядом будь, поддержи. Хорошая она, только хлебнула, видать, много.

Она поучает меня. Говорит то, что я и сам знаю. И её слова – как наждачная бумага грубая – ездит по самому больному, но Лика меня не бесит. Даже наоборот. Спокойнее от её слов становится.

– Я её разуться заставила. Ноги мокрые, а молчит, терпит. Посадила возле печки и ботинки сушиться поставила, – вздыхает она тяжко. – Бегала с детворой по снегу – и вот… Ты ж умный у меня, Кость, придумай что-нибудь. И не бедный, к тому же. Девочке помочь надо. Я ведь вижу, как ты вокруг кругами вокруг неё, а она – как зайчик пугливый. Оттает, если правильно подойти. Видела, как вы целовались. Нравишься ты ей – верю теперь.

Я бы хотел обмануться, как Лика, но знал же: рано ещё вообще какие-то выводы делать. Не всё так просто. Поэтому я просто промолчал. Не тянуло меня откровенничать. Достаточно того, что она верит и надеется, а остальное как-нибудь решу сам.

– Всё, хватит воздухом дышать, – сказал я мелочи, – идём греться.

И детишки послушно побежали к сторожке. Бастинда возглавила наше маленькое войско.

В маленьком домике при нашем появлении сразу становится тесно, зато шумно и необычайно уютно.

Пока Алла хлопочет и снимает с детей верхнюю одежду, я застываю в дверях. Софья сидит за столом и колет орехи. Припахали. Делает она это с таким удовольствием, что я невольно залюбовался.

Волосы у неё растрепались, румянец на щеках. Пальцы тонкие, но крепкие. У Софьи нет маникюра – ногти под корень обрезаны, но я всё равно зависаю. Эти руки знают, что такое тяжёлый труд. Эти руки привыкли к тяжести ребёнка, орехи колют уверенно и точно. Никакой неловкости или слабости, хотя сама девушка – очень хрупкая на вид.

Контраст. Снова разница, что заставляет задуматься, присмотреться, остановиться. И мне кажется, чем больше я буду на Софью смотреть, тем больше буду находить достоинств. Может, потому что не ищу недостатки. Не вижу, хоть они и есть, без сомнений, как и у любого человека.

Ноги у неё в тёплых носках. Вязанных. На Лику иногда находит, и она вяжет носки и шарфы. Больше ничего не умеет или не хочет. И вот эти носки из грубой, но натуральной шерсти сейчас на Софье.

Она замечает мой пристальный взгляд. Смотрит растерянно.

– Орехи? – спрашиваю, поглядывая на кучку чищенных и наблюдаю, как Софья аккуратно собирает скорлупу в целлофановый пакет.

– Лика сказала, что хочет твой любимый салат сделать и пообещала меня научить, когда выяснилось, что я не знаю твоих вкусовых предпочтений.

Я, улыбаясь, закатываю глаза.

– Бросай это гиблое дело, орехов предостаточно. А я не рождественский гусь, чтобы меня откармливать. Лика считает по-другому, конечно. Думает, наверное, что я голодаю. Поэтому я стараюсь меньше попадаться ей на глаза. И, к слову… – я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, не слышит ли меня тётка. Она, к счастью, занята детьми и разговаривает с Аллой. – Я равнодушен к этому салату, – говорю шёпотом. – Ем его, потому что Лика готовит. Не хочу её огорчать.

Я склоняюсь к Софье. Особой необходимости в этом нет. Ловлю себя на том, что намеренно ищу поводы, чтобы быть к ней ближе.

Меня тянет к ней, и, кажется, она тоже не так напряжена, как раньше. Наш поцелуй многое изменил. Есть только одно «но»: нет сил и желания противиться магнетизму. Хочется большего. Хотя бы касаться её, видеть улыбку, смотреть в глаза, читать доверчивость, а не настороженность.

– У меня есть отличная идея, – киваю я на Софьины ноги и наблюдаю, как она краснеет. Даю ей прийти в себя. Достаю из старого шифоньера валенки. – Для снега – самое то. К тому же, в них можно с носками нырять.

– Я… да, – бормочет Софья, оправдываясь, – ноги промочила, ботинки короткие, снег туда набился.

Набился, как же. Видел я её обувь. Но спорить нет смысла. Лучше действовать, когда время придёт.

– Пойдём, – забираю я из её рук молоток и собираю орехи в миску. – Поможем Аркадию.

Софья послушно напяливает валенки. Губу смешно оттопыривает и сразу становится похожа на Вовку. Или он на неё. Теперь вообще нет сомнений, что он её сын, хоть внешне они совсем не похожи.

Детям и оставшейся женской половине не до нас. Или они усердно делают вид, что не замечают наших передвижений. Мы выскальзываем на улицу.

– Спасибо за валенки, – благодарит Софья, – тут так хорошо на улице, а я на природе сто лет не была. Воздух вкусный. Надышаться бы.

Сто лет. Особенно, если учитывать, что ей только двадцать один год. Что у неё за жизнь была? И ведь не расскажет же. Поэтому я не спрашиваю. Просто беру её за руку. Варежек и перчаток у Софьи тоже нет. Пальцы её тонут в моей ладони. И это куда острее, чем когда ведёшь доверчивого малыша.