Побегала по квартире, покидала вещи в сумку, оставила родителям записку, что буду жить теперь самостоятельно, залезла на антресоль, где хранился запасной ключ от дома, о котором я знала давным давно, а родители не знали, что я знала.
И выбежала из квартиры, чуть было не ставшей моей темницей.
Я бежала так быстро, что даже не задумывалась о том, куда и зачем несусь. Знала только, что домой больше не вернусь. Ни за что.
Почему-то я в тот момент была уверена, что все получится. Все разрешится. И все будет так, как мне надо, и никак иначе.
Ведь я ни в чем не виновата, и пусть я грешница, но я хочу жить!
Я бежала, четко зная, что обрубаю все концы, что назад пути нет.
И что Бог мне не поможет, ведь я так его разочаровала, нарушив несколько основных заповедей.
И пусть!
Главное, чтоб не мешал, а помогать мне не надо!
Сама справлюсь!
37
Телефон все трезвонит, и я, не выдержав Маринкиного взгляда, все-таки ставлю его на беззвучку.
— Может, поговоришь? — спрашивает Маринка.
И я знаю, что ей отнюдь не человеколюбие движет. Просто концерта боится. Утреннего, послезавтрашнего. Было такое уже пару раз.
— Потом, — коротко отвечаю ей и снова углубляюсь в книгу.
В понедельник тест по основам психологии, надо хоть чуть-чуть подучить. А то выкинут меня из общаги за неуспеваемость…
Это, кстати, с некоторых пор мой самый кошмарный кошмар. Хотя, говорят, что первокурсники от него не страдают по одной простой причине: до первой сессии они просто не в курсе, что это такое.
Я, например, после сдачи ЕГЭ, была четко уверена, что мне теперь все нипочем, самое страшное уже позади. Вот только парни из группы, когда я такое им задвинула в перерыве между репетициями, долго ржали… И потом пытались мне объяснить, недалекой дурочке, что я вообще не представляю, что такое — реально страшные вещи. Ну и ничего, скоро узнаю… И рожи строили зловещие, когда я пыталась прояснить, о чем это они, собственно.
Несмотря на всю самоуверенность, напрячь им меня удалось, так что от учебы я не отлынивала. Много занималась по основным предметам, сократила количество допов, ушла из хора, все свободное время посвящая репетициям. Расставила приоритеты, как говорится.
— Слушай, — Маринка косится на бесконечно мигающий телефон, — поговори все же. Я не хочу утром крышами от твоей мамаши уходить.
Вздыхаю, откладываю книгу, тянусь к телефону.
— Да.
— Ты где ходишь? — как всегда, прямо с претензий и давления, начинает мама, — вечер субботы!
— Занимаюсь, — коротко отвечаю я.
— А чего трубку не берешь?
— Занимаюсь потому что.
— Сегодня все собрались, в молельном доме, о тебе спрашивали…
— И что?
— И ничего! Хамка! Родителей позоришь!
— Трубку положу.
— Попробуй только! Я к участковому пойду! Заявление напишу на тебя!
— И что тебе тогда в общине скажут?
Мама замолкает, осознав, что сама себя загнала в ловушку. Она больше всего опасается, что в общине пойдут слухи обо мне. Неприятные.
Собственно, именно из-за этого страха у меня и получается манипулировать родителями, не ссорясь с ними окончательно, до мертвой тишины в эфире. Не готова я к такому оказалась, слабая привязчивая дурочка…
— Ладно… — сменяет гнев на милость мама, — приходи завтра, я пирогов…
— Я не могу, — тут же открещиваюсь я, — мне к зачету готовиться.
— Ну прямо на пару часов вырваться не можешь!
— Не могу. Давай на следующие выходные.
— Ну вот что ты за дочь такая? Неблагодарная…
— Пока, мам.
Я кладу трубку, смотрю на Маринку, она поднимает вверх большой палец:
— Отлично. Теперь есть надежда, что в понедельник мы ее у ворот универа не встретим.
Вздыхаю.
Да, сепарация от родителей проходит туго.
Они, понятное дело, даже слов таких не знают и по-простому считают меня неблагодарной тварью и хамкой. Но мне с некоторых пор все равно, хотя внутри все-таки что-то ноет.
Это как в далеком детстве, когда ужасно хочется получить похвалу от мамы, стараешься что-то сделать для нее, чем-то порадовать. Хорошей учебой, поделкой к школьной ярмарке, изящно вышитым фартуком, подарком к Новому году… А мама сухо кивает в ответ на все твои попытки. И так неприятно, так колет сердце почему-то.
И теперь…
Я взрослая.
Я сознательно ушла от родителей, потому что они переступили черту.
Я не вернусь к ним никогда.
Но почему-то осознание, что они считают меня плохой… Колет.
Надо с этим разбираться, но пока я не могу.
Затолкала обиду и дурацкие детские ожидания в самый дальний угол мозга, переключилась на свою новую жизнь. Может, она меня вылечит?
Может, когда я начну получать одни пятерки, когда диплом красный получу, стану знаменитой певицей, мама и папа, наконец, поймут, что были неправы? И посмотрят на меня по-другому?
Маринка подхватывает со стола красное яблоко, с хрустом вгрызается в него, так жадно, что я невольно сглатываю и тянусь за вторым яблоком, с удовольствием кусая и чуть ли не постанывая от удовольствия.
— М-м-м-м… Супер… — закатывает глаза Маринка, — кто бы ни был тот парень, что прислал яблоки, он, определенно, угадал…
— А почему ты думаешь, что это был именно парень?