Ты не одна. Дневник мамы недоношенного ребёнка

– Мы не смогли бы остановить естественный процесс, роды всё равно бы начались, – ответила Вероника Александровна. Опять повисло долгое молчание. Я думала о том, что детям ещё долго быть в реанимации. Как же я смогу сохранить грудное молоко? Как? Скорее никак, не справлюсь…

– Как вы думаете, что делать с грудным вскармливанием? – обращалась я исключительно к заведующей.

После этого вопроса врач, писавший в карте, как прошли роды, разразился громогласным смехом. Это был тот самый молодой врач, который во время родов так нелестно отзывался о православных.

Проигнорировав неадекватную реакцию, я продолжила:

– Если всё будет хорошо, и дети выживут, то всё равно их отдадут мне не скоро, и у меня не получится справиться с лактацией. Слишком сложный это процесс. Может, стоит прервать лактацию таблетками?

– Пожалуй. Попросите родственников, пусть они принесут вам достинекс.

Я не помню всего, что ещё говорили врачи. Помню только, что заведующая сказала, что в реанимации можно покрестить детей нормально, а не как я сделала. Это означало по полному чину.

Меня, как и в прошлый раз, отправили в реанимацию, пообещав, что утром переведут в послеродовое отделение, если всё будет хорошо. Я как-то даже расслабилась, подумала, что всё самое страшное позади. Но не тут-то было.

Переливание крови (гемотрансфузия)

ПИТ – палата интенсивной терапии. Она же реанимация для взрослых. Сюда попадали все после кесарева сечения и такие, как я.

Попав сюда, я тут же позвонила мужу, рассказала, как всё прошло. На меня, конечно, зашикали со всех сторон, что разговаривать по телефону нельзя. Подключили ко мне, как и в прошлый раз, монитор, накрыли одеялом, продавили матку. Кровь, которую я теряла, врачи специально измеряли, чтоб не проглядеть массивное кровотечение. Меня попросили снять рубашку, в которой я рожала. Вообще роженицы в реанимации лежали голые, прикрытые простынёй. Никогда так не приходилось мне ещё лежать в роддоме, и потому казалось очень унизительным.

Полночь. Мне приносят на подпись бумажку о переливании крови. Я смотрю на неё и думаю: неужели всё так плохо? Анестезиолог мне любезно разъяснила, что гемоглобин у меня низкий и обязательно надо сделать переливание эритроцитарной массы, а то я, мол, у них вся вытеку.

А я так устала. Боже, дай мне сил.

В переливании я не видела ничего опасного и страшного, поскольку никогда не сталкивалась с этим лично. Теоретические знания по этому вопросу, оставшиеся в малом количестве ещё со студенчества в моей голове, склоняли меня во всём слушаться медперсонал. Мелькнула мысль позвонить кому-нибудь. Но в такой поздний час совесть не позволила никого беспокоить. Да и вопрос вроде бы не стоил того.

Я подписала согласие на переливание. Принесли кровь, стали её нагревать. И тут одна медсестра стала почему-то на меня ругаться, как будто я отказывалась от переливания. Что-то там про Европу говорила и каких-то женщин, которые отказались от переливания. Я молча это слушала. Анестезиолог стала защищать меня, сказала, что вообще-то я согласилась на переливание, и чего зря ругаться.

Позже оказалось, что эта анестезиолог была верующей католичкой, и мой поступок привёл её в восторг. Она рассказывала пришедшей медсестре о том, как я сама крестила своих детей, с таким восхищением, что я поняла, что этот случай скоро будет известен во всём роддоме. Не могу сказать, что я этому была рада, скорее наоборот, поскольку у атеистов, коих было большинство в этом учреждении, это могло вызвать только непонимание и раздражение.

– Сейчас я схожу за Гошей, и можно начинать переливание, – сказала анестезиолог. Гоша (врач) был очень недоволен, что ему не дали поспать. А медсёстры были очень недовольны, что врач не выполняет своих обязанностей. Поскольку врач обязан присутствовать при переливании крови.

– Они, – имелось в виду врачи, – видите ли, привыкли, что мы всегда сами делаем переливание, – возмущалась медсестра, – пускай-ка выполняют свою работу.

– А если не согласен, пусть идёт к главному врачу! Почему на нас всегда жалуются? Я возьму и тоже пожалуюсь на него! – негодовала другая.

Тут я некстати решила спросить и без того злого врача, насколько необходимо переливание.

– А я вообще не врач, я – маляр. Я ничего не знаю, – сказал он и вышел из ПИТа.

Вскоре врачи приступили к гемотрансфузии.

– Говорите все ваши ощущения, – попросила анестезиолог.

– Я чувствую жжение в месте, где вставлен катетер, – сказала я, сразу ощутив неприятное жжение.

– Первые десять миллилитров перелили, по правилам проведения биологической пробы переливание необходимо приостановить для наблюдения за реакцией пациента. Останавливаем переливание? – спросил врач-маляр.

– Зачем? – с изумлением посмотрела на него анестезиолог, которая была старше его как минимум лет на десять. – Не надо останавливать. Переливай по чуть-чуть дальше. Гоша, если хочешь, я могу посидеть с ней, а ты иди спи.

– Ну уж нет! Теперь-то я досижу до конца, – со злостью ответил он.

Анестезиолог ушла. Остались медсёстры и врач.