Ты не виноват

– Наша семья страдает гигантизмом из поколения в поколение. После школы мне настоятельно рекомендуют пойти работать в цирк. Врачи полагают, что уже к двадцати годам я буду выше двух метров.

Мне хочется, чтобы она поскорее ушла, потому что я приехал сюда не для поиска новых друзей. Она действительно уходит. Я сажусь и, пока жду начала занятий, понимаю, что уже жалею о своем приезде. Все угощаются печеньем, к которому я не притрагиваюсь. Я слышал, что некоторые компании используют при приготовлении такого печенья вещество с отвратительным названием костяной уголь, получаемый из костей животных. С тех пор я не могу смотреть ни на печенье, ни на тех, кто его ест. Я просто смотрю в окно, но деревья в питомнике сейчас голые и бурые. Тогда я перевожу взгляд на Деметрия, который устроился в центре, чтобы мы все могли видеть его.

Он пересказывает нам факты о самоубийствах среди подростков, которые мне известны и без него, потом мы ходим по комнате по очереди, называя себя, свой возраст, диагноз и еще говорим о том, были ли у кого-нибудь попытки совершить самоубийство. Потом мы произносим фразу «… – это жизнь», где первое слово – это что-то особенное для каждого из нас, что мы хотели бы прославить. Ну, например: «баскетбол – это жизнь», «школа – это жизнь», «друзья – это жизнь», «свидание с девушкой – это жизнь». Короче, все то, что нам нравится и что поддерживает жизнь в нас.

У некоторых ребят скучающий, пустой взгляд, как у наркоманов, и я даже удивлен, зачем они приходят сюда и что вообще заставляет их оставаться живыми. Одна девушка говорит: «Дневники вампира» – это жизнь», и пара девчонок при этом начинают смеяться. Другая заявляет: «Моя собака – это жизнь, даже когда она грызет мои новые туфли».

Наступает моя очередь, и я представляюсь Джошем Раймондом семнадцати лет, никакого опыта в попытках самоубийства, если не считать мой недавний не совсем искренний эксперимент со снотворным.

– Гравитационный эффект Юпитера и Плутона – это жизнь, – добавляю я, хотя никто здесь не понимает, что это такое.

В этот момент входная дверь распахивается, и кто-то влетает на собрание, занося с собой порыв холодного ветра. Это девушка, она в шапочке, вся закутанная шарфом, руки в варежках. Она проходит к столу, по пути разматывая шарф, в котором напоминает мумию. Мы все поворачиваемся в ее сторону, а Деметрий ласково улыбается ей:

– Заходи, не беспокойся, мы только что начали.

Мумия присаживается, только теперь она без шапочки, шарфика и без рукавичек. Она отворачивается от меня, взмахнув белобрысым хвостиком и вешая свою сумочку на спинку стула. Потом она устраивается поудобнее, убирая с розовых от мороза щек выбившиеся из прически прядки волос, но пальто не снимает.

– Простите, – одними губами проговаривает Аманда Монк, глядя сначала на Деметрия, потом на стол. Потом она переводит взгляд на меня, и тут ее лицо каменеет.

– Тейлор, почему бы тебе не рассказать нам про себя?

Аманда, которая здесь выдает себя за девушку по имени Тейлор, старается больше не смотреть в мою сторону. Она скованно произносит:

– Я Тейлор, мне семнадцать лет, я страдаю булимией. Я дважды пыталась покончить жизнь самоубийством, оба раза с помощью таблеток. Я пытаюсь уйти от проблем улыбками и сплетнями. Я совершенно несчастна. Моя мать настояла на том, чтобы я ходила сюда. Конфиденциальность – это жизнь. – Последние слова она произносит, недвусмысленно глядя на меня, после чего снова отворачивается.

Настает очередь других участников нашего собрания, и уже потом я понимаю, что я тут – единственный, кто не пытался покончить с собой совершенно серьезно. От этого я начинаю чувствовать себя каким-то особенным, выше их, хотя это и неправильно. Я оглядываюсь по сторонам и размышляю. Если мне действительно бы потребовалось покончить с собой, я бы не промахнулся. Даже у Деметрия есть своя печальная история. Впрочем, все эти люди пришли сюда за помощью, и, в конце концов, они остались в живых.

И все же такие собрания – весьма душещипательное зрелище. Я думаю о мерзком костяном угле, слушаю неприятные истории о повешении и вскрытии вен и смотрю на стерву Аманду Монк, которая сейчас со своей выступающей нижней челюстью кажется мне беззащитной и испуганной, и мне хочется положить голову на стол и удавиться. Мне не терпится поскорее улизнуть отсюда, от этих ни в чем не повинных детей, кроме, может быть, того, что они родились несколько другими. Мне хочется поскорее оказаться среди совсем других людей, которые не сидят тут и не грызут печенье с костяным углем, и не рассказывают друг другу страшные истории про самоубийства, потому что они никогда ничего подобного не испытывали и не собирались испытывать.