Ты не виноват

– Великолепно. Не только еда, но и остальное. Но день рождения у тебя, а не у меня. Мне самой нужно было придумать что-то подобное для тебя.

Он целует меня.

Я целую его.

В воздухе ощущается недосказанность, и мне становится интересно, чувствует ли он то же, что и я. Он такой непосредственный, настоящий Финч, и я решаю больше об этом не задумываться. Может быть, Аманда не права. Может быть, она рассказала мне про группу специально, чтобы я расстроилась. Может, она нарочно все это придумала.

Он кладет еду на тарелки, мы ужинаем и говорим обо всем на свете, но только не о его самочувствии. Я рассказываю о том, что он пропустил на уроках географии США, о тех местах, которые остались для путешествий. Потом вручаю ему подарок на день рождения, это первое издание «Волн», которое я обнаружила в маленьком книжном магазинчике в Нью-Йорке. Я подписала его: «Ты тоже заставляешь меня чувствовать себя так, будто это я вся в золоте и теку. Я люблю тебя. Ультрафиолет Марки-Ни-Одной-Помарки».

Он говорит:

– Именно эту книгу я искал и в книгомобилях, и тогда в «Букмаркс». И вообще всякий раз, как только заходил в книжный.

Он целует меня.

Я целую его.

Я чувствую, как волнения уходят прочь. Я расслаблена и счастлива – намного счастливее, чем в последнее время. Я наслаждаюсь каждым мгновением. Я здесь.

После еды Финч снимает пиджак, и мы ложимся рядышком на полу. Он перелистывает страницы книги, зачитывая мне отрывки, а я любуюсь небом. Через некоторое время он кладет книгу себе на грудь и говорит:

– Ты помнишь сэра Патрика Мура?

– Это британский астроном со своим телешоу. – Я поднимаю руки к потолку. – Человек, которого мы должны благодарить за гравитационный эффект Юпитера и Плутона.

– На самом деле мы должны благодарить себя, а в общем, да, это он. Итак, на одном из своих шоу он объясняет понятие гигантской черной дыры в центре нашей галактики. Пойми, это важно и довольно сложно. Он – первый, кто решился объяснить существование черной дыры так, чтобы его смог понять среднестатистический человек. Он объяснил так, что даже Роумеру стало бы понятно.

Финч усмехается, и я тоже изображаю на лице ответную усмешку.

Он спрашивает:

– Вот черт, на чем я остановился?

– На сэре Патрике Муре.

– Точно. Сэр Патрик Мур просит на полу телестудии нарисовать карту Млечного Пути. Работают все камеры. Он направляется к центру, описывая общую теорию относительности Эйнштейна, останавливаясь на некоторых фактах. Черные дыры – это остатки бывших звезд. Они настолько плотные, что не пропускают свет. Они прячутся во всех галактиках. Они являются наиболее разрушительной силой космоса. Двигаясь в космосе, черная дыра поглощает все, что подходит близко к ней: звезды, кометы, планеты. Буквально все. Когда планеты, свет, звезды или что-то другое проходит эту точку невозврата, они достигают горизонта событий – такой точки, после которой спасение невозможно.

– Это мне чем-то напоминает голубую бездну.

– Да, наверное, так оно и есть. Сэр Патрик Мур показал тогда самый замечательный трюк – вот он входит в самое сердце черной дыры и исчезает.

– Спецэффекты.

– Нет, в этом-то все дело. Операторы и все, кто там присутствовал, уверяли, что он буквально растворился. – Он тянется к моей ладони.

– Как же тогда это объяснить?

– Волшебством.

Финч улыбается, глядя на меня.

Я улыбаюсь в ответ.

Он говорит:

– Быть поглощенным черной дырой, наверное, самый классный способ умереть. Правда, опыта такого ни у кого еще нет, и ученые точно не знают, что при этом произойдет. То ли ты будешь неделями парить на горизонте событий, прежде чем тебя разорвет на куски, или тебя затянет некий вихрь из частиц, и ты заживо сгоришь. Мне хочется думать, что это напоминает то, как будто тебя проглатывают. Внезапно все вокруг перестает иметь значение. Ты перестаешь даже думать о том, куда мы направляемся или что будет с нами дальше, и разочаруем ли мы кого-нибудь еще в своей жизни или нет. Все это… просто… пропадает.

– И ничего не остается.

– Возможно. А может быть, там другой мир, такой, какой мы даже представить не в состоянии.

Я чувствую, как его рука, твердая и теплая, обхватывает мою. Он может меняться сам, это никогда не изменится.

Я произношу:

– Ты самый мой лучший друг из всех, какие у меня только были, Теодор Финч. – И совсем не в том смысле, какой была для меня Элеонора. Может быть, даже больше.

Внезапно я начинаю плакать. Я чувствую себя идиоткой, потому что терпеть не могу слезы. Но ничего поделать с собой не могу. Все мои волнения и тревоги выходят наружу и разливаются по полу шкафа.

Финч придвигается и прижимает меня к себе.

– Эй, что такое?

– Мне Аманда все рассказала.

– Что она тебе рассказала?

– Про больницу и таблетки. И про «Жизнь – это жизнь».

Он не отпускает меня, но его тело напрягается.

– Она тебе это рассказала?

– Я беспокоюсь за тебя, я хочу, чтобы у тебя все было хорошо, но я не знаю, что я могу для тебя сделать.

– Тебе не нужно ничего делать. – Тут он отпускает меня, отстраняется и садится, уставившись в стенку.