Ty_ne_znaesh_menya_-_Dzhordzhia_le_Karr

— Конечно. Сергею нужны братья и сестры. Я не хочу, чтобы он, как

я, был единственным ребенком в семье.

— Нет, — решительно отвечает он. — Мне кажется, ты достаточно

настрадалась. Я не могу даже подумать о других детях. Мы можем их

усыновить. Ты же знаешь, сколько детей нуждаются в хорошем доме и семье.

— Ни за что. У нас будет четверо, может пятеро, и если ты захочешь,

мы сможем усыновить еще одного-двух, но когда в следующий раз я пойду

рожать, ты можешь стоять у моей головы.

— Мы еще поговорим об этом, — мрачно отвечает он.

Раздается стук в дверь и входит баба, неся накрытую тарелку с едой.

Она морщится.

— Почему ребенка не пеленают? — тут же спрашивает она. — Сначала ты

нарушаешь обычай, заранее покупая ему одежду и игрушки, а теперь не

желаешь пеленать ребенка?

Я хихикаю.

— Мама меня не пеленала, и я выросла нормальной, не так ли?

— Это еще надо поглядеть, — говорит она, делая вид, что недовольна,

но, на самом деле, сияет от радости.

— Где же мама? — спрашиваю я.

— Идет. Она столкнулась с доктором в коридоре и решила у него все

расспросить.

В этот момент в комнату заходит мама.

— О, дорогая, какая ты молодец! — Она тут же идет в сторону Ноя,

держащего ребенка.

— Ах, Боже мой. Он такой красавец.

— Да, он самый красивый мальчик в целом мире.

Эпилог

Ной Абрамович

Прошло полвека

https://www.youtube.com/watch?v=iQop_qs4xV4

Как долго я буду любить тебя?

Я приминаю землю вокруг посаженных саженцев помидор, поливаю и

присаживаюсь на корточки. Время движется к полудню, и сицилийское солнце

греет все сильнее мне в спину. Я натягиваю ковбойскую шляпу пониже на лоб

и поднимаюсь в вертикальное положение. С трудом выпрямляя свою больную

спину, направлюсь обратно к дому. Таша скоро уже будет дома. Иван, наш

второй сын, повез ее на рынок за крабами к обеду.

Я прохожу мимо оливковой рощи, где Таши похоронила всех своих

собак. Их было много. Даже Сергея. Она эксгумировала его тело и привезла

сюда, чтобы похоронить рядом с собой.

Почти уже близко к дому я вижу нашу дочь, Татьяну (которая должна

быть у себя в доме) бегущую ко мне, и я столбенею на месте. Потом какая-

то сила подталкивает меня вперед, я бегу. Мы встречаемся у деревянных

качелей, на которых любим сидеть с Ташей и смотреть на закат, ужиная и

выпивая водку.

— Что случилось? — спрашиваю я, схватив ее за плечи. У нее глаза

красные, она плакала.

— Мама, — выдавливает она, переводя дыхание.

У меня сердце останавливается от страха.

— Что? — резко требую я.

— Иван повез ее в больницу. Она поскользнулась на мокрой плитке на

рынке и упала. — Ее глаза наполняются слезами. — Ах, папа, Иван нес ее на

руках, потому что она не могла идти. Он пытался дозвониться до тебя, но

ты не подходил к телефону.

— Я работал на огороде. — Я хватаю ее за руку и тяну к дому. —

Давай, поехали в больницу.

— У тебя руки все в земле, папа.

Я опускаю взгляд на свои руки, да на них видна земля. Я мою руки на

кухне, потом мы идем к ее машине. До больницы ехать почти сорок минут. Я

постоянно звоню Ивану, но его телефон выключен.

— Вероятно, в больнице не разрешают пользоваться телефонами, —

говорит Татьяна.

— Ты не можешь ехать быстрее? — прошу я свою дочь.

— Я и так еду быстро, насколько могу.

Внутри я чувствую холод. Я начинаю молиться про себя. «Пожалуйста,

не позволяй ей испытывать боль. Отдай эту боль мне. Я смогу выдержать ее

лучше, чем она».

Через тридцать минут мы останавливаемся у больницы и спешим внутрь.

Мы спрашиваем на стойке регистрации, нам указывают, где могут быть мой

сын и Таша. Мы бросаемся в травматологию, и я вижу ее на каталке. Она

выглядит такой маленькой и ранимой на этой огромной кровати. Я кидаюсь к

ней, и она улыбается мне сквозь боль.

— Моя жизнь, моя любовь, — шепчу я.

— Всего лишь вывих, но я попыталась их уговорить, чтобы они дали

мне на всякий случай морфин, — говорит она с ухмылкой.

Слезы облегчения выступают у меня на глазах. О, Боже! Я даже не

могу себе представить свою жизнь без моей Таши. Она все время

поддразнивает меня, называя сильным и молчаливым. Я имею в виду, не

тихим, а молчаливым, но когда я говорю ей прекратить, через пару минут

начинаю чувствовать себя неуютно, так мне хочется услышать ее голос.

— Я подумал, что ты сломала ногу. Татьяна сказала, что Ивану

пришлось нести тебя, — говорю я.

— Ты же знаешь, что Иван точно такой же, как и ты. Он даже хуже,

чем ты в своей заботе обо мне. Я могла бы спокойно пойти сама, но он

сказал, что мне нельзя двигаться. На самом деле, было даже как-то

неловко. — Бормочет она себе под нос. — Люди, наверное, подумали, что я

настолько стара, что даже не могу ходить или что-то в том же духе.

Я касаюсь ее лица, пробегаю подушечками пальцев по ее щекам.

— Тебе только семьдесят, у тебя даже нет морщин.

— Ты снова разглядывал семидесятилетних старух? — со смехом

спрашивает она.

— Я не смотрел на других женщин с того самого дня, когда ты вошла в

мой кабинет в своем сексуальном розовом кардигане.

— Ах, ты старый льстец. — Смеется она, отчего мое сердце начинает

биться медленнее. С ней все хорошо. С ней все будет хорошо.

— Это правда. Ты самая красивая женщина, которую я когда-либо

видел, и ты до сих пор прекрасна.