Ты не знаешь о дочери

— Ты должна себя взять в руки, — мягко провёл я пальцами по её щеке. Она вздрогнула и прикрыла веки. Катя любила, когда я так делал. Я до сих пор помню все её самые сладкие места и ласки, на которые она реагировала острее всего… Не хотел использовать это специально, просто на автомате как-то выходило, что я невольно проделывал то, что мы делали наедине тогда, когда были одним целым…

Ласкал её лицо, мягко перебирал волосы, а Катя, как завороженная, приоткрыв и без того слишком желанные для меня губы, смотрела в моё лицо. Я с ума сошел, забылся… Но она — тоже…

Катя лжёт, что больше меня не любит, что забыла. Сейчас я чувствую это очень чутко.

Стерва… Лжёт, что разлюбила.

И я лгу, баран.

Но нам придётся играть в этом спектакле и дальше.

Потому что мы в тупике, и у каждого из нас своя правда.

Своя жизнь.

И боль предательства, которую я, увы, забыть и простить просто не смогу.

Врать себе надоело — горит у меня в одном месте (в душе, разумеется) в сторону этой рыжей дряни. Что поделать, если она такая красивая, стала ещё более сексуальная и изысканная? Я же живой мужик, я реагирую. Просто ей об этом знать необязательно… Точнее — лучше вообще не знать.

По лавке пошла вибрация — зазвонил телефон Кати, который она бросила возле меня.

«Виктор» — прочёл я надпись.

Я поджал губы, едва не выругавшись вслух.

Козёл…

Но я тебя сегодня опередил! Катя со мной.

Равнодушно сбросил вызов и поставил режим «самолёт». Засунул смартфон в сумку Кати, которая висела у нее на плече.

Звони, звони, Витян!

Удачи.

Катя же не обратила на мои действия никакого внимания, так и продолжала горько плакать.

— Ты не можешь позволить себе раскисать так, — продолжил я говорить, перебарывая хрипоту в голосе. Меня до того рвали на части чувства, что даже говорить было трудно, голос осип. — Оля нуждается в маме. Мама, когда к ней идет, должна быть сильной, улыбающейся, несущей веру в лучшее. Ты должна сама верит, что всё будет хорошо, Оля поправится. Так и будет, вот увидишь. Но без твоей веры ничего не получится.

— Я не могу, Ромка… — сказала она, сжав кулаками сильнее ткань моей рубашки.

Ромка… Совсем как раньше назвала. Она точно впала в прошлое сейчас, как и я. А потом нам обоим будет больно… Наступит похмелье обязательно.

— Сможешь, — твердо сказал я. — Ради дочки. Сможешь.

Я встал с лавки и мягко потянул её за руку.

— Поехали, Кать. Всё равно сегодня уже больше не пустят. Надо отдохнуть.

— Я не хочу… — покачала она головой, снова намереваясь остаться спать тут, на лавке.

— А фломастеры Оле ты привезла? — ляпнул я первое, что в голову пришло.

— Нет… — растерялась она и захлопала ресницами. — А что — надо?

— Она любит рисовать?

— Любит. Все дети любят в её возрасте…

— Конечно, надо, тогда привезти! — уцепился я за её интерес к этому. — Оля придёт в себя, пойдёт в обычную палату — и чем там заниматься? Альбом надо, фломастеры. Большую пачку.

— А у нас они засохли, — ответила Катя. — Я ей говорю — закрывай колпачками. Так не слушает же…

— Вот непоседа, — улыбнулся я, довольный тем, что Катя незаметно для самой себя перестала плакать, а увлеклась разговором о дочке. — А поехали купим ей новые. Прям вот сейчас.

— Да?

— Да, — пожал я плечами. — И альбом. Привезём завтра. Покажешь ей. Пусть будет стимул ей быстрее поправиться — её ждёт целая гора классных фломастеров! Поедем?

— Поедем, — кивнула она, и я выдохнул.

Мы доехали до магазина канцтоваров, где Катя долго и явно с любовью выбирала принадлежности для рисования. Потом мы оплатили покупки на кассе, где нам всё аккуратно упаковали в пакет.

В машине Катя положила его себе на колени и долго смотрела в него.

— Завтра отдадим Оле, да?

— Да…

— Она придёт в себя, и нарисует тебе ещё целый альбом.

— Да…

— Ужинать едем?

— Не хочу.

— Может, хотя бы кофе?

— Давай кофе.

Мы выехали на дорогу и остановились возле одной из заправок. Я встал немного в стороне, где было почти безлюдно. Купил два кофе и принёс их в машину.

— На твоё латте… — протянул я ей бумажный стаканчик.

— Ты помнишь? — спросила она и осторожно забрала горячий напиток из моих рук.

— Помню, — поднял я брови вверх. — Я много чего помню.

Повисло неловкое молчание. Катя нахмурилась. Она не желала развивать эту тему, и я не стал настаивать. Зря я вообще это сказал… Не стоило. Только старые раны бередить и себе, и ей.

— Спасибо, вкусный тут кофе, — сказала Катя, когда я выкинул стаканчики в урну и вывел машину на дорогу и повел её в сторону дома Кати.

— Пожалуйста, Котё… Катя.

Она уставилась на меня огромными глазами.

Она поняла, как я хотел её назвать.

Вот блин — так проколоться! Зову же в мыслях так её, до сих пор, неудивительно, что проболтался…

Сделал вид, что ничего такого не хотел сказать, и рулил дальше.

Всё равно ей это нифига не надо, только ухудшит всё.

Возле дома я остановился и посмотрел на неё. Она грустно перебирала пальцами пакет, который предназначался Оле.