Ты никогда не исчезнешь

Савина крепче сжала руль. И замолчала.

— Разве только что?

— Только… пещеры Жонаса.

Пещеры… Жонаса?

Не могло это быть еще одним совпадением! Я всматривалась в белую дорогу. Никаких следов шин. Ни одна машина здесь не проезжала.

— Он там, Савина! — закричала я. — Точно там. Давайте туда!

Из-под колес взметнулась снежная пыль. Я вцепилась в телефон. Красная точка подмигивала почти весело.

2700 метров.

— Ну ладно! Поверю вам и на этот раз. Но я хочу, чтобы вы объяснили мне…

— Что?

— Почему вы так жестоки с Габриэлем.

Савина отлично водила, она привыкла к зимним дорогам, и ее «Колеос», казалось, был привычен к снегу и льду под колесами не хуже собачьей упряжки. Однако скорость не превышала пятнадцати километров в час. Я прикинула, что до пещер мы доберемся за четверть часа — может, чуть быстрее. С надеждой посмотрела на небо — тучи разошлись, появились робкие пастельные просветы. Что угодно, лишь бы выкинуть из головы это слово…

Жестока?

— Буду с вами откровенна, — продолжала Савина, ловко заложив крутой вираж. — Вы прикидывались разумной матерью, обвиняли Амандину в безответственности, из кожи вон лезли, стараясь… стараясь защитить Тома. И при этом ничем от нее не отличаетесь, когда речь идет о вашем сыне, о Габриэле. Отсутствие присмотра и вседозволенность. Не понимаю!

Том… Эстебан… Габриэль…

Слезы потекли у меня по щекам. Красная точка на экране телефона расплылась.

— Все вы понимаете, Савина. Начало истории вы знаете… Мне было тридцать лет, я хотела ребенка, без мужа, я была свободной женщиной. Я усыновила Эстебана, и в течение десяти лет он был единственным мужчиной в моей жизни. В жизни — да, но мои ночи принадлежали не только ему. У тела есть свои потребности, без которых обходится ум. Уверена, вы и это понимаете. Я редко, очень редко принимала вечерних гостей, уходивших прежде, чем проснется Эстебан… как любая незамужняя мать.

Еще один вираж, управляемый занос. Савине явно не требовался штурман в этом ралли.

— И вы забеременели? — догадалась Савина.

— Вот именно. И должна была принять решение — оставить ребенка или нет. Эстебану было девять. У него появились вопросы, он узнал, что приемный, откуда — понятия не имею. Я собиралась сказать ему об этом, когда ему исполнится десять лет. И тогда же он начал говорить странные вещи. В это время он поменял психотерапевта, и в нашей жизни появился доктор Ваян Кунинг.

Савина воспользовалась длинным прямым отрезком дороги, чтобы перейти на третью передачу. Теперь мы ехали со скоростью почти тридцать километров в час.

— И вы решили оставить ребенка? Начали чувствовать, что Эстебан все меньше нуждается в вас, он взрослеет, становится независимым. Вам необходим был этот малыш, чтобы снова почувствовать себя… мамой.

Тут не поспоришь, психолог из нее не хуже, чем водитель.

— Да, можно сказать и так…

— Мадди, это классический случай.

Я перевела взгляд на каплю крови, мерцавшую у меня на коленях.

— Когда Эстебан узнал, что я жду ребенка, он забрал себе в голову, что малыша я буду любить больше. Потому что это мой настоящий ребенок, в отличие от него самого.

— И снова, Мадди, классическая реакция приемного ребенка.

Здравый смысл Савины начал меня раздражать. Говорит как по писаному, точно начиталась женских сборников советов на все случаи жизни.

— Но приемный ребенок, который хочет сменить тело, чтобы его больше любили, — это случай не такой уж классический. Умереть, чтобы перевоплотиться. Что было дальше, вы знаете. Исчезновение, тело утопленника, которое мне показали в морге и которое я отказалась признать телом моего ребенка. Через четыре месяца я родила Габриэля, в Нормандии. Я… я приняла его как могла, клянусь вам, я старалась. Любила его как могла.

1600 метров. Мне показалось, что слой снега на дороге стал более тонким. Но наверняка и более коварным.

— Конечно. Какая же мать не любит своего ребенка? Но у вас наверняка мелькает мысль, что, возможно, Эстебан был бы жив и сейчас, если бы не Габриэль. И легко догадаться, что вы невольно сравниваете мальчиков.

В словах Савины была логика. В том, что я пережила, была логика. Да, Габриэль рос, и непрошеный голосок неустанно нашептывал мне: в его возрасте Эстебан уже ходил, разговаривал, катался на двухколесном велосипеде, плавал, занимался музыкой, не валялся часами на диване…

И все же я довольно резко ответила:

— Послушайте, Савина, я ни разу и абсолютно ни в чем не упрекнула Габриэля. Ни разу его не унизила, ничего подобного. Никогда не была жестокой. Знали бы вы, сколько усилий…

Я заплакала, не в силах договорить.

1100 метров.

Савина улыбнулась, не отрывая взгляда от дороги.

— Мадди, ребенок всегда чувствует такие вещи. Присутствие другого ребенка, который пил из тех же чашек, спал на тех же простынях, которого обнимали те же руки… Присутствие ребенка, которого больше нет и который делал все лучше, чем он.

900 метров.

Красная точка Габриэля по-прежнему оставалась неподвижной.