Ты обязательно полюбишь клыки

Мама умерла, когда мне было восемнадцать. Она увядала постепенно, медленно сходя с ума от болезни, которая ставила медиков в тупик. Болезнь называлась фатальной наследственной инсомнией[2], и была невероятно редка.

Помню, я не обращала внимания, когда вставала утром в школу и обнаруживала, что мама, так и не уснув, всю ночь смотрела телевизор.

Она со смехом объясняла, что спит днем, и поначалу никого из семьи это не настораживало. Отец начал беспокоиться через шесть месяцев.

Мама принимала различные снотворные, но дела становились только хуже. Она ходила от специалиста к специалисту, однако никто не мог ей помочь.

Окончательным диагнозом стала фатальная наследственная инсомния, и мы поняли, что её ждет. Ей предстояло умереть медленной, болезненной смертью, предотвратить которую было невозможно.

Состояние мамы ухудшилось раньше, чем мы ожидали. В течение нескольких месяцев у нее начались видения. Когда галлюцинации участились настолько, что она стала с трудом отличать их от реальности, маму пришлось госпитализировать. Это послужило началом конца.

Мы беспомощно наблюдали, как ее разум слабел, превращая маму в безумную раздражительную тень некогда сияющей женщины.

Мой бедный отец, трепеща, бдел возле ее кровати и держал за руку, пока она ускользала.

Как можно умереть от нехватки сна?

Доктора объяснили, что нечто в генетическом наборе моей матери не позволяло ей полноценно спать и постепенно сводило с ума.

В конце концов, она обезумела от усталости и большую часть времени не узнавала ни меня, ни отца.

Это было ужасно.

А потом врачи настояли на проверке моей ДНК.

Их, конечно, интересовала научная сторона вопроса. Меня — суждено ли мне умереть таким же образом.

Я оказалась не готовой узнать правду: болезнь передалась мне по наследству. Она могла проявиться, а могла и нет.

Врачи успокаивали меня тем, что у большинства людей инсомния давала о себе знать не раньше сорока, а к тому времени, когда мне исполнится сорок, наверняка уже найдется лекарство. Я в свою очередь успокаивала отца, не успевшего оправиться от смерти моей матери.

До начала болезни его единственный ребенок имел в запасе еще много времени. И всегда оставался шанс, что она не проявится. Но я догадалась о своей судьбе в тот же миг, как услышала диагноз. В конечном итоге за мной придет медленная, мучительная смерть.

С тех пор надо мной висел дамоклов меч[3] — немое напоминание, что дни мои сочтены — и оказывал воздействие на все поступки.

Если бы вы знали, что доживете только до сорока, это повлияло бы и на вашу жизнь. Я всегда была не слишком общительным тихим подростком, но после смерти матери и поставленного мне диагноза, замкнулась в себе еще больше.

После выпускного растеряла связи со школьными друзьями и оставалась одиночкой все время учебы в колледже.

Я видела, сколько горя пережил мой отец, и поклялась не допускать, чтобы такое случилось с еще одним любимым мной человеком.

Близость и нежность в итоге принесли бы только боль. Лучше идти по жизни одной и не разрушать чужую своей смертью. Поэтому я не ходила на свидания. Мне хорошо удавалось не привлекать внимания мужчин. Я избегала компаний холостяков и мест знакомств — клубов, баров.

В свиданиях не было смысла. Меня ждала ужасная смерть в расцвете лет. Каждый раз, встречая интересного мужчину, я видела лицо отца у изголовья матери. Разве могла я желать такое кому-нибудь еще? Нет, не могла.

Поэтому я тактично отклоняла все предложения поужинать или сходить в кино. А если чувствовала себя одиноко… ну, у меня всегда была компания отца.

После смерти мамы мы с ним сблизились еще больше, ходили вместе на ужины, премьеры, в музеи и кино.

Ездили в отпуск в Англию и посещали замки. Я ходила с ним и его друзьями на ночь покера. Все было просто прекрасно.

Пока однажды мой одинокий, все еще молодой пятидесятилетний отец не встретил Поузи.

Я возненавидела Поузи.

Ладно. Ненависть — слишком сильное слово. Я испытывала к ней стойкое отвращение. Будучи длинноволосой блондинкой с укладкой в виде огромного начеса из кудряшек, Поузи являла собой образчик южной знати.

Она почти всегда одевалась в розовое, продавала Эйвон и носила высокие каблуки с логинами. Еще она подбирала сумочку в тон к серьгам. И болтала. Громко. И откровенно флиртовала с моим отцом, который в итоге в нее влюбился.

Следующее, что я узнала — отец начал ходить на свидания. Ну, к лучшему для него. Он так устал от одиночества, и хотя я не была поклонницей розового и громкой Поузи, отец обожал ее и больше не печалился.

Это было хорошо. Я занялась новой работой в "Полночных связях", поскольку степень бакалавра в области французского ничего мне не дала, и радовалась, что у папы появился кто-то, с кем он проводил время.

Я начала чувствовать себя обделенной, когда они отправились отдыхать в Вегас. А потом на Гавайи. И наконец в путешествие по стране.

Им было весело вместе, и я почувствовала себя еще более изолированной и одинокой. Видимо, в двадцать восемь лет я позволила жизни уйти от меня.