Ты пахнешь корицей

Он медленно встал с колен и делал к ней шаг за шагом с каждым шелестящим, неполненным искренней нежностью «люблю».

Волчица показывала после каждого движения зубы, но рычала всё тише, и тише, и когда Славка обнял её, доверчиво вжавшись лицом в шерсть на загривке, она легла, признавая его вожаком своей стаи.

Это было… я отвернулся к окну, никто не должен видеть моих слез. Ведь я вожак стаи белых волков.

Мне не положено плакать.

— Прости меня, родненькая, Лиза, прости, — шептал Славка, поднимая на руки голую девушку, прикрытую только волной длинных темных локонов.

Она шептала ему что-то неслышное для нас и шмыгала носом. Славка унес её к себе.

А мы еще поползали немного по пушистому ковру, дети легонько покусывали меня, играя и ласкаясь, но я знал, что на месте их укусов будут синяки, и всё равно, мне было очень хорошо. Ася лизала меня в нос и в щеки. Потом Никитка лег ко мне на руки, доверяясь голокожему вожаку, сладко зевнул и закрыл глаза, под бок приткнулись Ася и Вика, а я, превратившись в небольшую уютную подушку для моих волков, слушал их сонное сопение. Они обратились в людей все трое, видимо, сладко заснув.

Я отнес посапывающих малышей в кроватки, а спящую жену оставил ненадолго на ковре, вернулся и начал целовать в губы. Она проснулась сразу же. Потянулась ко мне всем телом. На меня пахнуло медом, апельсином и мятой. Прижалась, поцеловала. Я ответил, стараясь передать всю мою нежность скольжением языка, сминанием губ и прикосновениями дрожащих пальцев.

Мы целовались до охватившей нас дрожи, до сладких волн, накрывающих от поцелуев и объятий.

Потом, воровато оглядываясь на дверь, начали торопливо срывать одежду друг с друга. Ася почему-то чаще всего после обращения была в платье, хотя частенько порванном по швам. И сейчас её платье было разодрано в лохмотья. Под моими пальцами лопнул еще один шов, и трусики я дернул неудачно, превратив их в два шелковых лоскутка, но терпеть не было сил. Я быстро уложил жену на бок и скользнул в её разгоряченное тело, мы задвигались вместе, стараясь быстрее прорваться к наслаждению и оседлать его мощную волну. Вышло через несколько судорожных вздохов сквозь зубы: сначала ослепительный взрыв разрядки, потом несколько коротких волн оргазма наполнили наши тела покоем и томной негой. Хотелось нежить Асю, ласкать, целовать и держать на руках, покачивая. Её глаза сияли, она смотрела на меня с нежностью и любовью, и я не ощущал себя больше неудачником, вляпавшимся в очередное погибельное расследование, я был сильным и любимым магом. Сейчас мне казалось, что я способен горы своротить, чтобы бросить весь мир к ногам моей любимой.

Словно в ответ на мои бесстрашные и полные гордыни идеи где-то на крыльце раздался грохот, какие-то странные удары, крики.

— Нам надо одеться! — гибкой молнией вскочила на ноги Ася.

— Одеться… — выдохнул я, шаря в поисках штанов и майки по ковру, не в силах отвести взгляд от полуголой жены.

— Быстрее! — Ася сунул мне в руки джинсы.

Я успел влезть в них, Ася оправила рваное вдрызг платье, когда толпа полицейских, отодвигая с дороги наших нянек, с шумом и топотом ввалилась в нашу гостиную.

— Громов Артём Александрович? — мрачного усатого полицейского, похожего на моржа, я не знал.

— Я, — сел я на ковре, встать не было сил.

— Вы арестованы по подозрению в тройном убийстве, — магические наручники замкнулись на моих руках, после того, как меня рывком подняли на ноги.

Ася успела набросить на меня черную форменную майку.

— Я никого не убивал, — спокойно сказал я, повторяясь.

— Мы всё выясним, — пообещали полицейские, волоком утаскивая меня к машине.

Ася бежала за автомобилем до выезда на дорогу, потом, опомнившись, повернула к дому.

Меня посадили не в камеру предварительного заключения, полицейские привезли меня в самую настоящую тюрьму. Видимо, меня посчитали опасным, потому что заперли в крошечной одиночке. Я сел на пол, потому что койки тут не было, и обхватил руками колени. Кто-то взялся за меня по-настоящему.

Знать бы, кто это?

ГЛАВА 22 Распутанное дело

Уже через час-другой, по моим подсчетам, меня стало трясти. Нет, в камере не было по-настоящему холодно, стыло было, и тоска сжимала горло. В душе уже завыли волками ледяные ветры, засверкали молнии, предвещая бурю. Я понимал, что про меня никто не забыл, ждут, когда я сломаюсь и всё расскажу. Не учли простой вещи: мне нечего рассказывать. Я попытался унять наполовину нервную дрожь, утишить бурю, мысленно повторяя колыбельную, которую нашептывал Никитке, когда тот не хотел засыпать.

Лунный свет — дорожка в небо.

Лунный волк — то быль иль небыль.

Ляг, роднуля, на бочок,

Спи, пушистый мой волчок.

Но это и не помогало.

Волки выли в душе, душу заполняла мерзкая ледяная тьма.

Когда я совершенно отчаялся, за мной пришли. Тогда стало легче. Я знал, что надо выстоять, не уронив честь инквизитора на допросе. И тьма отползала прочь.