Ты плоть, ты кровь моя

Их еще много здесь, Элдер был в этом совершенно уверен; тщательно сберегаемых, разложенных в хронологическом порядке; а еще школьные табели, аттестаты, благодарственные письма родителям, поздравительные открытки ко дню рождения и всякие «произведения искусства», восходящие к тем временам, когда Сьюзен едва научилась писать свое имя; отпечатки ее пальчиков, выцветшие ныне рисунки, бабочки с оторванными крылышками. Кусочки и фрагменты былой жизни.

– Ну вот и я.

Хелен медленно вошла в гостиную, неся в каждой руке по кружке, и Элдер принял у нее одну – с видом аббатства Уитби, перечеркнутым тоненькой трещинкой в глазури.

– Спасибо.

Он улыбнулся, и она ему ответила – едва-едва, одними глазами.

– Очень мило тут у вас, – заметил он, откидываясь назад.

– Тесно, хотите сказать.

Она сняла ленту с волос, и теперь они падали почти до плеч, обрамляя лицо. Морщинки в уголках глаз довольно явственные, под глазами немного припухло. Остатки туши, как он заметил, были убраны.

– Так что бы вы хотели узнать?

Чай был слабый, словно пакетик слишком рано вытащили.

– В тот последний день, – начал Элдер, – что вам запомнилось? До того, как Сьюзен ушла.

– Любые подробности?

– Да. Мне некуда торопиться.

Хелен сжала свою кружку в ладонях.

– Встали мы поздно, насколько я помню. Тревор всегда в таких случаях злился, даже во время отпуска. Сам-то он любил встать пораньше и сразу заняться делами, даже если и дел-то особых не было. Он отправился на прогулку. Купил газету на обратном пути, скорее всего «Экспресс»; иногда, правда, он покупал и «Мейл». – Она отпила немного чаю. – После этого мы отправились к заливу Робин Гуда. На машине. На часок или около того. Тревор, он любил побродить по оставшимся после отлива лужам около скал, а в это время, кажется, как раз и был отлив, а мы со Сьюзен сидели на скамейке над пляжем. И разговаривали. Трепались, можно сказать.

– Помните, о чем?

– Ну, о том о сем… О чем угодно, что в голову взбредет. Об учебе в колледже, куда она собиралась, об этом тоже немного говорили, я помню.

– Она волновалась? Беспокоилась? О начале учебы в колледже?

– Нет, совсем нет. Ждала с нетерпением. Шиобан и Линси, ее подруги по драматической студии, они тоже туда поступили. Она, знаете, трудно сходилась с людьми, Сьюзен, понимаете, далеко не со всеми в школе ладила. Потом, когда она стала заниматься в этой драматической студии, дела у нее начали складываться получше. Они повсюду разъезжали со своими постановками. Повсюду. Лидс, Манчестер, раз даже в Лондоне были. Ньюкасл-он-Тайн. И вернулись домой в четыре утра или где-то около того. Тревор уже собирался в полицию звонить – так переволновался.

– Но все обошлось?

– О да. Там была какая-то пьеса Шекспира, она несколько часов идет… Да еще колесо по дороге спустило.

– И Сьюзен…

– О, ей это страшно понравилось. Она была просто счастлива. Такое приключение! У нее это прямо на лице было написано.

– А эти ее подруги, они вместе с ней там были?

– Шиобан и Линси. Да, конечно. Их было водой не разлить, весь тот последний год.

Обеих девушек допрашивали, это Элдер знал точно. Расспрашивали обо всех знакомых, об отношениях с мальчиками, отношениях, которые Сьюзен по любым причинам могла скрывать от родителей. Несколько историй о вечеринках, о выпивке, запрещенной им по возрасту, можно не считать, равно как и легкий флирт, обжимания и лапанье в уголке, – ничего больше все эти допросы не дали.

– Когда вы вдвоем беседовали в то утро, – продолжал Элдер, – вам не показалось, что она чем-то обеспокоена?

– Нет. Нет. А почему вы об этом спросили?

– Продавщица из магазина в парке говорила, что Сьюзен была вроде как чем-то, как она выразилась, озабочена.

Хелен опустила глаза на свои руки, потом снова подняла взгляд:

– Не знаю. Правда не знаю.

– Она еще сказала, что слышала, как Сьюзен разругалась с отцом за день до этого.

Хелен посмотрела на него в упор:

– Это новость для меня.

– Но вас это не удивляет?

– Да нет, не слишком…

Элдер помолчал.

– Они всегда были по-настоящему близки, Сьюзен и Тревор, пока она была маленькой. Мамочка, позволь папочке это сделать. Пусть папочка сделает. Папочка. Честно признаюсь, я иногда ревновала. То есть это же я с ней все время носилась, возила по магазинам в прогулочной коляске, качала на качелях, без конца читала ей одни и те же книжки. Утешала, когда она расстраивалась. Да-да. По семь, по восемь часов в день. А потом он возвращается домой к ужину, довольный и беззаботный, и она тут же ему на шею вешается. А он: «Ну, как тут моя маленькая дочка?»

С ее сигареты упал пепел, и она не глядя смахнула его с юбки.

– Все изменилось, когда она перешла в среднюю школу. Она как-то отдалилась от нас. А Тревору это очень не нравилось, сразу было видно. Он иногда так на нее смотрел, как будто… ну, я не знаю, у него был такой вид, словно его предали. Как будто она теперь настроена против него.

– Вам не кажется, что это было отчасти по причине ее взросления? Пубертатный период, если угодно?

– Да, наверное.

– Не по причине каких-то изменений с ним самим? В его отношении к Сьюзен? Может быть, он что-то не так сделал?