Ты плоть, ты кровь моя

Когда они забрались внутрь, он схватил ее и, швырнув на пол, задрал ей сзади юбку и засунул руку между ног. Она закричала, и он зажал ей рот рукой, а когда она укусила его за палец, ударил по лицу. Он снова схватил ее, она оттолкнула его руки, и тогда он врезал ей, как следует врезал – пусть знает, кто тут хозяин. Потом пихнул ее на пол и больно ухватил за грудь, упал на нее, с силой засунул в нее пальцы, не обращая внимания на то, какая она вся напряженная и как у нее там сухо.

– Шейн! Шейн! Шейн, больно! Больно же! Ты что, с ума спятил, мать твою?!

Но он злорадно продолжал пихать пальцы еще глубже. Она ухватила его за запястье и вцепилась в него:

– Шейн! Прекрати! Да прекрати же, Бога ради!

Шейн покачнулся и тяжело перевел дыхание.

По лицу Эйнджел текли слезы, слезы и сопли. Она осторожно подняла ноги, сведя вместе, и натянула на них юбку.

– Извини, – произнес он минуту спустя. – Я думал…

– Что ты думал?!

Шейн отвернулся.

– Ты думал, что я такая, да? Ты думал, я именно этого хочу?

– Ага. – Его было едва слышно.

– Ох, Шейн…

Она медленно склонилась к нему, прижав лицо к его груди, так что ее макушка оказалась у него под подбородком, а ее горячие слезы у него на шее. Потом она отодвинулась назад и влепила ему пощечину – открытой ладонью по щеке, изо всех сил. И не один раз, а два.

– Не вздумай хоть раз еще пробовать со мной такое. Не вздумай! Понял?

И хотя лицо его горело, глаза слезились, а над скулой багровел рубец, где она оцарапала его ногтем, Шейн ничего ей не сделал. И не сказал ни слова. Стоял там, где стоял. Даже когда Эйнджел вылезла наружу, закрыв за собой дверь.

Вот они, правила Маккернана. Но Маккернан тянет срок; видимо, пройдет еще лет десять-двенадцать, прежде чем он сможет хотя бы мечтать о возможном освобождении. А Шейн – вот он, вроде бы как на свободе, не за решеткой, во всяком случае. Шум, который они там подняли, теперь уже по большей части утих. А то, что его ищет полиция, – так у них и без него дел по горло. Конечно, приехав сюда, он пошел на риск, но если держаться осторожно, не ввязываться ни в какие свары, может, это и сойдет ему с рук. Почему бы и не сойти? После всего того дерьма, которое на него свалилось, разве нельзя рассчитывать хоть на какую-то удачу? И теперь у него есть Эйнджел, не так ли? По крайней мере он так считает. Разве это не достаточное доказательство?

Он решил, что нынче она сюда не вернется. Подумал, не сходить ли за ней, поговорить… Нет, она, наверное, в фургоне у Деллы, а ему сейчас совсем не хотелось попадаться Делле под горячую руку.

Так он и лежал там, беспокойно ворочаясь. В голове гудело. Несмотря на то, как Эйнджел отреагировала на его попытку, он все вспоминал тот момент, когда схватил ее и швырнул на пол, – и одновременно он вспомнил, как он был тогда с Маккернаном, с Маккернаном и той девушкой, Люси. И все, что они тогда делали. Картинки прошлого немного потускнели в памяти, но он по-прежнему видел все достаточно четко. И почувствовал, как у него встает, даже подумал, что надо бы хоть в кулак облегчиться, но тут дверь фургона отворилась и внутрь вошла Эйнджел.

Внутри было темно, но он отвернулся в сторону от нее. Слышал, как она раздевается, и подумал, что она скорее всего устроится спать в кресле или даже в старом спальном мешке на полу, но вместо этого она забралась в постель позади него, и у него перехватило дыхание, когда она улеглась рядом, прижавшись спиной к его спине, чуть касаясь его кожи, его позвоночника своей кожей и своими позвонками.

– Эйнджел, – позвал он несколько минут спустя.

Но она ничего не ответила, а еще через некоторое время он решил, что она уже заснула, но именно в этот момент она заговорила и стала рассказывать ему своим тихим и четким голосом о том, что с ней произошло, когда ей было семь, и потом, когда ей было около одиннадцати, и когда ей было тринадцать, и в груди Шейна все разрастались и разрастались гнев, ярость, негодование, а он лежал, страшно напряженный, сжав кулаки, желая только одного – пойти и отыскать их, тех подонков, которые все это с ней делали, и всех их порезать, порезать, чтоб истекли кровью, чтоб вся кровь из них вытекла, чтоб они потом висели вверх ногами на крюках в мясной лавке, чтоб крюки им были всажены туда, где раньше у них были члены… А утром, когда она еще спала, он нашел свой нож и пошел с ним к кухонной раковине, где всадил его себе глубоко в левую руку и держал так, в ране, наблюдая, как вытекает кровь.

– Что случилось? – спросила Эйнджел, когда проснулась и встала, указывая на пластырь у него на руке.

– Ничего. Порезался.

– Чаю хочешь?

– Ага, почему бы и нет…

На дне раковины еще виднелись несколько капель крови, и Эйнджел смыла их, пока ждала, когда закипит чайник.