Ты победил

Огрев животное еще раз, барыня Хена наконец-то сообразила, что небеса вняли ее молитвам и послали ей нежданную подмогу. Она отступила назад и, жестоко оскалившись, стала следить за ходом необычного поединка, навалившись всем телом на упертую в землю палицу.

«Росомаха – зверь глупый», – бормотал себе под нос Кух не то для самоободрения, не то ради увещевания росомахи.

Вначале схватить за гриву одной рукой, а другой сунуть изо всей силы под хвост. Она повернется к тебе с рыком, и тут сразу – быстренько ее за шею и рвануть на себя. Если укусит – пусть кусает за грудь. Лишь бы до шеи не добралась. Эта не доберется. Эта слишком старая. Ей уже пора в Страну Обильной Еды. Зажилась ты, матушка росомаха.

Одним словом, Кух справился и без «трубы для стреляния». Упустив момент для атаки, росомаха попалась на удочку Куха, свалилась на спину, задрыгала в воздухе лапами, отчаянно рванулась в последний раз, но разжалобить решительно настроенного горца так и не смогла. И испустила дух в его железных пальцах.

– Ты? – агрессивно и недоверчиво гаркнула разъяренная барыня Хена, отдышавшись.

Как будто оборотень, будь он на месте Куха, стал бы заниматься такой в общем-то ерундой как спасение ее жизни.

– Я, – отвечал Кух, отирая руки о штаны.

x 6 x

Эгин должен был заступать на стражу сразу после захода луны. Но, в отличие от предыдущих ночей, когда Куху приходилось подолгу тормошить его, в тот раз он проснулся вовремя. Даже чуть раньше. Ибо спать при таком жутком, раскатистом храпе, сверлящем мозг и уши, было просто невыносимо. Даже человеку с такими закаленными нервами, каким Эгин себя считал.

Храп переливался всеми оттенками беззаботного сна и лился над горной долиной, словно вой заблудившегося желтого волка. Храп был громок, раскатист и не собирался затихать, а становился все громче и громче. И, что самое удивительное, храпели в точности у Эгина под боком. Что это с Кухом, заболел, что ли? Или, может, заплутавшая уховертка случайно залезла ему в ноздрю и, не найдя обратной дороги, с перепугу уязвила его беззащитную плоть изнутри? И теперь в носу у Куха все распухло и он стал храпеть? А какого Шилола он вообще спит? Таков был приблизительный строй мыслей Эгина перед тем как он все-таки открыл глаза и, потирая щеки, к которым пристала солома и сухая хвоя, сел.

Было холодно и совершенно темно. Но Кух не спал. Он сидел на своем обычном месте, у изголовья Эгина, положив трубку на колени. Горец вглядывался в темноту. Без страха – а так, вроде бы праздно любопытствуя. То и дело он грел дыханием свои окоченевшие руки. По всему было видно, что он сильно замерз. Да оно и не мудрено, ведь плаща на нем не было. Но храпел – храпел не он.

– Добрая ночь, господина, – шепотом приветствовал Эгина Кух.

И, вдосталь насладившись недоумением Эгина, сказал, указывая на тело, укутанное его шерстяным плащом и зарывшееся в мох и хвою, словно крот в мягкую землю. На тело, бывшее источником душераздирающего храпа.

– Это барыня Хена. Она спать. Она ходила к пастухам, которые там вверху. Она спастись из Кедровая Усадьба. Я ее тут встретить. Случайно.

x 7 x

Барыня Хена, которую Эгин в своем внутреннем списке значил под именем «мамаша Лормы», была рождена даже не в одной рубашке, а сразу в трех.

За последние дни ей повезло уцелеть столько раз подряд, что, будь она солдатом, она наверняка получила бы прозвище Заговоренный.

Хене удалось не только уцелеть во время резни в Кедровой Усадьбе, но и самой, без проводника и помощника, без пищи и теплой одежды, не зная ни ключей, ни родников, подняться высоко в горы и даже правильно разыскать тропу, ведущую на верхние пастбища. Она не упала в пропасть, не стала добычей медведя, не была укушена ядовитой змеей или малым скорпионом. Но даже на этом ее везение не окончилось. После всего этого ей удалось выйти невредимой из поединка с росомахой и встретить знакомых и расположенных к ней людей, которые если и не станут носить ее на руках, то скорее всего уступят ей, многострадальной, своего коня.

Коня Эгин ей, конечно, уступил. Благо, какое-то время тропа шла через долину.

– Вы мне всегда нравились, советник, – низким голосом и с неким полусветским кокетством в улыбке сказала барыня Хена. И, оперевшись о руку Эгина, в два счета вскочила в седло.

x 8 x

Свой рассказ Эгин решил начать с хорошего, а окончить плохим. То есть начать с того, что Лорма скорее всего жива, а окончить тем, что местоположение Лормы ему неизвестно, а Ваи больше не существует. Но, как сообразил Эгин, подобная мысль была абсурдной. Ибо в его истории не было такого «хорошего», что накрепко не склеивалось бы с плохим. И такого «плохого», которое не оборачивалось бы хорошим.

«Впрочем, при ближайшем рассмотрении все течение жизни страдает той же болезнью – плохое и хорошее всегда срастаются. Или лучше – вот это самое зацепление плохого с хорошим и называется жизнью», – с некоторых пор у Эгина появился вкус к подобным наблюдениям и он с удивлением ловил себя на том, что вспоминает прочитанные философские трактаты гораздо чаще, чем трактаты по военному и магическому искусству.