Ты победил

– Солнышко, дружочек! Мужа порешили, сыночков забили, дочурка невесть где, невесть с кем, да не ведомо жива ли. Будь к нам милостив, господин солнышко, пожалей моих новых деточек, выйди к нам, спаси нас дураков! – вот что лепетала Хена. И неказистые слова ее молитвы действительно сочились перестоявшим материнским горем и искренностью бескорыстного заступничества.

x 9 x

Безразличие, которое овладело Эгином в первые секунды после ранения, и боль, сковавшая мышцы ледяной цепью, стали отступать вместе с грозовыми тучами. Снова вступить в бой аррум не мог, но следить за происходящим, не теряя сознания и интереса к происходящему – вполне. А происходили в самом деле занятные вещи.

Число костеруких увеличилось вдвое от того момента, когда Эгин в последний раз закрыл глаза. Сбежались, видно, со всей рощи. А Кух все еще бы жив. Причем, не просто жив, а даже и не ранен. Горцев вообще видно не было. Кедровая роща была погружена в гнетущую тишину, которую лишь изредка нарушал ритмичный вдох или резкий выдох Куха, не считая, правда, ставшего привычным чавканья грязи под ногами дерущихся.

Кух не просто освоился с аррумским мечом Эгина. Он выжимал из него все, на что был способен «облачный» клинок. Меч Эгина метал малиновые молнии, сыпал искрами и звенел. Он крушил направо и налево. Столкнувшись с телом врага, он шипел, словно раскаленный прут, входя в Измененную плоть. Он пел, рассекая воздух. Клинок, насытившийся поганой кровью костеруких, теперь переливался всеми цветами радуги и находился в беспрестанном завораживающем движении. Он жил собственной жизнью, хотя и был связан со своим новым хозяином невидимой пуповиной родства.

Со стороны Кух, обороняющий хозяина, наверное, выглядел и героично, и комично одновременно. Комично оттого, что меч Эгина выглядел исполинским и непомерно тяжелым в его щуплых с виду руках. Так же комично выглядел бы тяжеловооруженный всадник, если бы ему вздумалось сесть на диковинного пони из Розовых Конюшен Сайлы исс Тамай. И героично, ибо несмотря на все это Кух, низенький и тщедушный на вид, перебил аррумским «облачным» клинком уже дюжину костеруких – больше, чем Эгин за все время, проведенное на Медовом Берегу.

Но тут взор Эгина вновь заволокло приступом раздирающей мозг боли и он погрузился в долгий, тяжелый сон, в полной уверенности в том, что пока Кух жив, не видать костеруким его сердца, как не увидать снега в пустыне Легередан. Сладкий дым сна окурил его сознание и волю, унес прочь боль, а с ней всю надоедливую пестроту окружающего мира. Эгин так и не дождался момента, когда тучи расступились и над кедровой рощей засиял неожиданно огромный, ослепляющий золотой шар.

– Санг-бала! Санг-бала шан! – загудели вершины кедров, что на языке горцев значило просто «господин солнце внял молитвам Сестры Большой Пчелы, питающей, сильной и могучей».

ГЛАВА 18. АВЕЛИР

Вечер Пятнадцатого дня месяца Алидам

x 1 x

– Ты… ты Прокаженный, да?

– Да, а ты – Эгин, аррум Свода Равновесия.

Человек в капюшоне, низенький, худощавый, со старческим скрипучим голосом даже не нашел нужным повернуться к Эгину, а бросил свой ответ через плечо, словно бы какое-нибудь огниво или носовой платок.

К своему огромному удивлению, Эгин ничуть не удивился. И не испугался.

– А где все, где Кух? – спросил Эгин, приподымаясь на локте.

Он лежал на большой овечьей шкуре и был облеплен какими-то вонючими повязками. Впрочем, принюхавшись, Эгин понял, что воняют они морской солью и водорослями. Терпеть можно.

– Кух умер, а горцы заняты своими делами. Свершают обряды над погибшими, закапывают костеруких. Если хочешь посмотреть на горцев – посмотри, кедровую рощу отсюда прекрасно видать, – небрежно бросил Прокаженный и, снова не оборачиваясь, указал куда-то на восток.

Эгин приподнялся и сел. Только сейчас он окончательно осознал где находится. Как оказалось, не так уж далеко от того места, где он в последний раз ощущал себя как себя, а свое тело – как материальную оболочку своей души. Шкура, которая служила ему ложем, была расстелена на каменной площадке двадцати шагов в длину, на которой росли несколько невысоких кедров. Словно балкон, она нависала над той долиной, где располагалась кедровая роща, превратившаяся в место кровавой сечи злокозненной волей истинного хозяина Серого Холма. Эгин в минуты вынужденного безделья в деревне горцев многократно упирался взглядом в эти кедры и мысленно прогуливался по этому скальному уступу не один раз. Правда, мог ли он предположить, что совсем скоро окажется под дрожащей сенью кедровой хвои в обществе Прокаженного, который будет указывать ему в сторону этой же самой кедровой рощи с таким видом, будто они знакомы уже десять лет? Нет, не мог.

– Ты говоришь, Кух умер. Его что – убили костерукие? Когда это случилось? – запинаясь, спросил Эгин.