Ты подарил мне небо

После дельфинария мы пошли в ближайший сквер, и я купил ей сладкую вату с ванильным вкусом.

– Мама покупала мне такую же, – тихо раздалось справа, когда мы уселись на скамью. Никки оторвала кусочек и отправила в рот.

– Ты скучаешь за ними? – спросил, примагнитившись взглядом к кусочку прилипшей ваты в уголке ее губ. Руки зазудели, так захотелось убрать его и коснуться ее кожи, но я просто отвел взгляд. Зачем пугать ее своим несдержанным желанием?

– Скучаю. За малышкой Катей особенно. Но я знаю, что они вместе и счастливы. Они снятся мне. Часто. Улыбаются, машут рукой и мне кажется, я даже слышу голос мамы. Она говорит мне, чтобы я не грустила, и отпустила их. А я ведь давно отпустила. Они были чудесными, и я знаю, что они в Раю. В аду только я.

Мое сердце больно сжимается.

– Почему ты не скажешь сестре, что хочешь жить нормальной жизнью? – я все-таки протягиваю руку и стираю липкую сладость. Николь вздрагивает и утыкается огромными глазами в мои собственные. – Прости, здесь вата.

Переводит взгляд на кусочек в моих пальцах и кивает.

– Я не знаю, – отвечает тихо, – Я просто не знаю, как по-другому жить. Я хочу, но иногда мне кажется, что с моей стороны будет эгоистично жить полноценной жизнью, когда у моей сестры ее совсем нет.

– Ты не виновата в произошедшем, – беру пальцами острый подбородок и приподнимаю. Пальцы жгут от того, как ее кожа ощущается на подушечках, но я терплю. – Так случилось, но я думаю, что и твои мама с отцом и Катя были бы рады видеть счастье на твоем лице. Видеть, как ты покоряешь вершины и исследуешь новые горизонты, а не маринуешь свою жизни в четырех стенах.

– Александр Константинович, – маленькие пальчики накрывают мою руку и мне на минуту кажется, что она ее сбросит со своего лица. Проклинаю себя за слабость, но Николь делает совершенно обратное. Переворачивает мою ладонь и медленно водит по ней большим пальцем, отправляя тонкие волокна тепла по моей коже.

– Саша, называй меня Саша, Никки, – хриплый голос звучит странно, но ее четко очерченные пухлые губы растягиваются в легкую улыбку.

– Саша, меня завтра выписывают.

Все, что взвилось птицей внутри меня вдруг опадает плашмя, разбиваясь на мелкие осколки, причиняя сильнейшую боль. Она считывает мое состояние с лица, и улыбка тускнеет.

– Я понимаю. Можете не объяснять, – говорит тихо и выпускает мою руку. Смотрит на практически не тронутую сладкую вату и протягивает ее мне. – Извините, я не хочу больше.

– Николь, – обрываю ее, забираю десерт и выбрасываю его в урну. Никки встает со скамьи и быстрым шагом направляется в сторону парковки. – Никки, остановись! – оббегаю ее, и хватаю за плечи. – Дело не в тебе, я просто не знаю, как объяснить твоей тете наши с тобой отношения. Но я попробую, слышишь? Я сделаю все, чтобы никогда тебя не оставить.

Глаза, в которых отражается небо, наполняются слезами и острый подбородок начинает дрожать, разрывая меня на куски, наполненные ее собственным страхом. Она боится снова остаться одна. Моя маленькая. Моя птичка в клетке.

– Ты не бросишь меня? – неуверенный голос надламывается, и я отрицательно качаю головой.

– Нет, ни за что! Ты моя теперь!

– Я твоя, – Николь произносит слова так, будто пробует их на вкус, и одинокая слеза катится по ее щеке, – я хочу этого. Быть твоей.

– Ты моя, – шепчу и рывком прижимаю к себе. Маленькие ручки оплетают мою широкую талию, и ее щека трется о мою грудь, грозящуюся разорваться от ударов рехнувшегося сердца.

Но я ошибся, наивно полагая, что ее тетю можно будет легко убедить в том, что наши отношения непорочны и чисты. Что Николь для меня – Божество, на которое я готов молиться сутками напролет, и что мое счастье теперь зависит от морщинок у ее глаз, вызванных искренним смехом.

– Вы извращенец, – гневно кричала Марта Михайловна, женщина примерно моего возраста с такими же черными волосами, как у племянницы. Она поджидала меня у больницы, когда забирала Николь. Моя ласточка сидела в машине, опустив глаза в пол, пока эта орлица мерила шагом пространство около автомобиля и сверлила меня ненавистным взглядом. – Я подам на Вас в суд, господин Радов за растление ни в чем ни повинного ребенка.

– Она не ребенок, – строго вставил я, но понял, как прозвучала фраза только после того, как черные глаза вспыхнули яростью. – Не в том смысле. – поспешил исправить положение, – Я не делал с ней ничего такого, о чем вы бы могли подумать. Я просто пытался вернуть Никки к жизни.

– Никки? – взвизгнула пантера и ринулась в мою сторону. – Ждите повестки. И Вы и Ветищева понесете наказание за то, как посмели поступить. Нарушить все возможные законы и границы. Влезть в чужую жизнь, ради чего? Вы ради развлечения, а она ради денег? Бессовестные. Николь больна, а Вы решили развлечься.