Ты пожалеешь

— Честно? Не хочу я строить никакого будущего. У меня каша в башке. Мечтаю, чтобы папу выпустили, а на его пост назначили кого-нибудь другого. Тогда я смогу сказать ему, что не намерена укреплять его влияние, что устала так жить. Мечтаю прогуляться по улице лохматой и ненакрашенной, в такой же толстовке, как сейчас. Поесть мороженое, поорать под гитару песни, повалять дурака. А еще я бы хотела… — Мой голос сбивается, а щеки вспыхивают. — Иметь возможность ежедневно разговаривать вот так. С тобой. А ты?

— А я не мечтаю. У меня есть всего одна причина существовать. И как только я сделаю то, что наметил, я выпилюсь. Потому что после такого нормальный человек жить не сможет.

— Даня, зачем ты пугаешь меня? — Я резко сажусь, и пружины подо мной разражаются воем. — Расскажи, что с тобой происходит?

— Шутка. Не ведись на все, что я плету! — смеется он и возвращает меня в горизонтальное положение. — Кстати, ты реально можешь исполнить свои желания. Те, настоящие. В них ничего запредельного нет.

Мы засыпаем в обнимку. Дождь стихает, за окном повисает мутная луна. Я стою на пороге сладкого сна, вот-вот нырну в его странную тягучую реальность, и тревоги исчезнут.

Папа никому не делал зла и многим помог. Здравый смысл победит — я верю. Больше мне ничего не остается.

Харм укрывает меня от всего мира тяжелой рукой, и я отключаюсь.

Глава 19

Яркое солнце бьет по глазам.

Просыпаюсь, несколько мучительных секунд не могу понять, где нахожусь, но быстро прихожу в себя.

Все та же комната а-ля запасники музея, картины, лепнина, кровать, смятый плед и толстовка Харма.

За обшарпанной дверью раздаются приглушенные шаги и возня, скрипят ржавые петли, и в проеме появляется Харм с продолговатым металлическим подносом, накрытым салфетками.

Мне до дрожи не хватает утреннего кофе и хрустящих булочек, но под салфетками обнаруживаются приспособления для нанесения тату, и я с нескрываемым разочарованием вздыхаю.

— Переделаю, как и обещал. — Харм надевает перчатки, вскрывает бумажный пакетик и извлекает иглу. — Пока ты спала, я глянул. Перекрыть можно даже несложным орнаментом или любой другой надписью…

Ошалело моргаю и с подозрением шарю ладонями по бокам. Белье не месте. Почему все интересное происходит со мной, когда я сплю?

Харм, взъерошенный, сонный, с отпечатком моей сережки на левой щеке, ожидает ответа, а я впадаю в оцепенение. Такого странного чувства я не испытывала еще ни к кому. Эта надпись может стать моей проблемой, но интуиция кричит: если сейчас я разрешу ему ее уничтожить, между нами все закончится.

— Нет. Не надо! — спохватываюсь и вылезаю из кровати. — Не срочно. Тебе разве не пора… в…

— Школу? — он хихикает. — Зачем. Можно найти занятие получше. Ладно, я понял тебя. Но что ты скажешь тому клоуну?

— Ну, можно же сказать, что у меня была депрессия. И меня потянуло на саморазрушение… — Я тут же осекаюсь. В глазах Харма мелькает недоумение и растерянность, но в следующий миг ничего, кроме льда, я в них не нахожу.

— Мне не придется ему ничего объяснять! До этого не дойдет. Это вообще не его дело! — рычу я, и Харма, кажется, устраивает такой ответ.

Он стаскивает перчатки, вальяжно потягивается и объявляет, что весь сегодняшний день мы будем гулять.

***

Утром на центральной площади пустынно — редкие прохожие спешат по делам, голуби купаются в фонтанах, на привязи грустят лошади в золотистых попонах. Стайка сонных ребят с рюкзаками, баулами и гитарами, перешептывается на соседней лавочке.

Кутаюсь в просторную толстовку, ловлю летающие по сентябрьскому воздуху паутинки и, вытянув ноги в свободных не по размеру кедах, наблюдаю за Хармом, заказывающим самую большую порцию мороженого в торговой палатке под навесом.

Он бесспорно красавчик — даже продавщица млеет и заливается румянцем, отсчитывая сдачу, и я прищуриваюсь от яркого света и нестерпимого трепета в груди.

Харм возвращается, вручает мне гигантский рожок, садится рядом и присоединяется к его уничтожению. Мы устраиваем соревнование на «самый огромный кусь», сталкиваемся носами, дрожим от холода и хохочем. Я не поддаюсь — ставлю плечи, брыкаюсь и сопротивляюсь до тех пор, пока Харм не заводит за спину мои руки. Он перехватывает трофей, откусывает от него внушительную часть и одерживает победу. Матерится, морщится от ломоты в зубах, возвращает мне недоеденное мороженое и в удовлетворении откидывается на деревянную спинку. А я внезапно понимаю одну простую вещь. Именно такими — веселыми, дурацкими, легкими — и должны быть идеальные отношения. Разве не стоит побороться за них с обстоятельствами?

Ребята с гитарами, ставшие свидетелями эпичной битвы, подваливают к нам — представляются, стукаются с Хармом кулаками, рассказывают, что приезжие, а до поезда — целая вечность.

— Я знаю тебя! — восторженно пищит девочка, обращаясь к Харму. — Подписана на канал твоего друга. Вы здорово выступаете. Вы — молодцы.

— Тогда, пользуясь случаем, попрошу гитару. — Он хитро подмигивает мне. — Заказывайте, а я сыграю. Я сегодня исполняю мечты.