Ты следующий

А председатель тем временем продолжал:

— Мне интересно, чем вас привлекает учение этого человека, у которого нельзя оспорить разве что его гениальность…

— Но я же не фрейдист! — попытался отшутиться я. — С меня вполне хватило диагноза «шизофреник»!

Димов заверил меня, что не видит ничего плохого в том, чтобы быть фрейдистом, и что его единственной целью является укрепление контактов с молодыми.

Сегодня, после стольких опаснейших метаморфоз, я иногда думаю, что, возможно, это было предупреждение мне: «А ну-ка, парень, почитай Фрейда, в скором времени это понадобится тебе „в личных целях“!»

•

Но вот мы снова в Клубе журналистов. Сидим за большим столом, на любимом месте Бориса Ангелушева. (Он сильно болел и приходил все реже. Спустя всего несколько месяцев он покинет нас навсегда.)

Дверь открылась, и в полупустой ресторан вошли Димитр Димов и Георгий Джагаров. Председатель и партийный секретарь, очевидно, возвращались с какого-то заседания. Коста Павлов помахал им и пригласил за наш столик. Они подошли. Но идальго Димитр Димов не мог не спросить:

— Вы не против, если мы к вам подсядем?

Коста среагировал молниеносно:

— Вы — пожалуйста! Вас я приглашаю. Но не Джагарова!

— Почему?! — ахнул от смущения Димов.

— Потому что Джагаров — говно!

Это была последняя попытка Аристократа наладить контакт с молодыми писателями. Через два месяца он неожиданно скончался в Бухаресте. И даже опередил Бориса Ангелушева.

И в самые розовые годы некрологи всегда черного цвета.

Даже в самых смелых фантазиях никто не предполагал, что, совершив еще один головокружительный прыжок, Джагаров займет место председателя Союза писателей.

И я даже написал «Некролог Константину Павлову»:

Дорогой мой приятель,
дорогой мой неприятель,
я не могу себе представить
материю живее,
чем ты.
Сейчас,
быть может, ты целуешь
вернейшую из всех чужих супруг.
Или же трезво допиваешь
десятую большую рюмку коньяка.
Или обдумываешь план,
который
поможет мир спасти от глупости,
поможет мир спасти от бедности,
поможет мир спасти от уродства.
Или же
ищешь ты ночлег.
Я даже не могу себе представить
субстанцию живее, чем ты есть.
Но все же некролог тебе пишу.
Зачем?
Все это от любви?
Или от зависти?
Или, быть может, от предчувствия?
Ах, каждый должен делать то,
что не под силу остальным.
И мне приходится писать твой некролог,
а ты
умри, когда захочешь…
(А некролог пускай украсит
звезда и
серп и
молот.)

* * *

На нашей улочке было
одно ненормальное дерево.
Каждой весною
оно расцветало
на десять дней раньше других.
Вечером
его сказочная крона-корона
венчала безумно влюбленных.
Разлюбившие же им завидовали
и ненавидели даже дерево…
Сегодня
один грузовик,
груженный
канализационными трубами,
сломал наше странное дерево.
И теперь уже все деревья
зацветут
в одно время.

Некоторые друзья настойчиво убеждали меня в том, что мне стоит писать пьесы. В моих стихах им чудилась моя склонность к драматургии. Ощутив первое головокружение, я решил испытать судьбу. И написал драматическую балладу «Поезд бессмертных», в которой наряду с людьми говорили и предметы. После долгих споров ее взяли и даже включили в репертуарный план Молодежного театра. Но когда против меня началась кампания, я решил, что «Поезд бессмертных» собьет меня, послужив еще одним доказательством того, что я псих. И, к глубокому огорчению моих доброжелателей, я сам забрал пьесу из театра. Думаю, было бы правильно извиниться перед ними, признавшись в том, что испугался я тогда не за себя, а за свою личность. И добавить в свое оправдание, что строгие догмы театра, утверждающие единство времени, места и действия, мне не подходили. Меня вдохновляла идея поэтического фильма. Друзья-киношники, в том числе и всемогущий Павел Вежинов, легкомысленно толкали меня на этот эксперимент:

— Если хочешь пить виски, придется тебе писать киносценарии! Только в этом случае мы возьмем тебя в нашу компанию картежников.