Ты создана для этого

В детской комнате я уткнулась носом в детское одеяльце и вдохнула запах. Я нюхала и щупала игрушки, все еще измазанные детской слюной. Одинокий и заброшенный медвежонок с печеньем, с жеваными ушами и замусоленным мехом. Я вдыхала его запах и даже сунула в рот угол шерстяного одеяльца, чтобы почувствовать его вкус и на миг представить, что ребенок сидит у меня на руках, прижимаясь к груди.

Я открыла холодильник и заглянула внутрь. Ряды плотно закрытых баночек с детским питанием все еще стояли на верхней полке. Брокколи с морковью. Цукини с красным перцем. Картофель с горошком, его любимые. Я почувствовала знакомый спазм боли в животе. Умер. Погиб. Это ты виновата. Ты этого заслуживаешь. Когда-нибудь всплывет все, Мерри. Вся твоя ложь.

Кто это сказал? Я не могу вспомнить даже лица.

Я взяла мусорный пакет и стала бросать в него все эти контейнеры и баночки, одну за другой. Обеды и ужины, которые никогда не будут съедены. Я подумала о тех днях, когда оставляла его голодным. Днях, когда я даже не пыталась сунуть ему в рот больше одной-двух ложек. Я видела его лицо, открытое, доверчивое… Он рассматривал этот новый для него мир своими огромными глазами с длинными темными ресницами, старался получить новую информацию, найти улыбки. Ему ничего от меня не было нужно, кроме простого природного чувства – материнской любви.

Материнская любовь. Безусловная любовь матери. Куда она подевалась? И где она была раньше? Мне жаль. Мне очень жаль, Конор. Прости меня, сын! Меня замутило. Хотелось закричать.

Я завязала мусорный пакет и вынесла его к перерабатывающим бункерам в конце подъездной дорожки.

Эльза закрывала крышку коричневого бака. Ее зимняя куртка плотно облегала изящную фигурку.

– Здравствуй, – окликнула я ее.

Она отрицательно затрясла головой, как перепуганная нервная пичуга.

– Мерри, – откликнулась она. – Я не могу с тобой разговаривать.

Я кивнула и отступила в сторону, давая ей пройти.

* * *

Я медленно пошла обратно к дому. Мне понадобились огромные усилия, чтобы переставлять ноги. Устала до изнеможения, устала буквально каждая клеточка тела. Мне хотелось лишь одного: сдаться. Сломаться от горя под гнетом огромной черной пустоты, которая жаждала поглотить меня в свою бездонную пучину.

Все пропало. Все, что у тебя было, пропало. Пустота, как раньше, но только еще страшнее. Глубже и темнее.

Я не заслуживаю ни сочувствия, ни пощады.

Заглянула в дом, стараясь понять, там ли Сэм. Вместо этого я увидела Фрэнк. Она была на кухне, мыла посуду и помешивала что-то в кастрюле на плите.

«Несколько недель назад я выглядела точно так же», – подумала я.

Это была моя точная копия. Мне понравилась эта картина, спокойная семейная жизнь, простые бытовые хлопоты. Ведение домашнего хозяйства. Создание уюта в доме.

«Кто мог хотеть смерти вашего сына, Мерри? Кому это могло быть выгодно?»

Я прошлась по списку людей, с которыми была знакома здесь, в Швеции, – хватило и пальцев одной руки. Детектив Бергстром записала все имена.

Но они любили его. Все его любили.

А боль и все эти синяки?

Его все любили, кроме меня.

Фрэнк. Такая заботливая, такая нежная. В памяти всплыло то фото: они с Сэмом и ребенок – веселое маленькое трио. Интересно, не это ли фото она послала Кристоферу?

* * *

А теперь я заглядываю в окно снаружи. Отсюда все выглядит по-другому. Перспектива изменилась, словно бинокль перевернули другим концом.

Сквозь окно я вижу Фрэнк в доме. Фрэнк в моем доме чувствует себя совершенно комфортно. Почему всегда создается впечатление, словно она постоянно старается вмешаться, проникнуть, влезть в мою жизнь?

Фрэнк. Фрэнк и ее манера поведения. Ее боль очень быстро превращалась в ее бешенство. Парни, которые презирали ее, мужчины, которые отвергали ее, мужья, которые не решались бросить ради нее своих жен, несмотря на все свои обещания. Коллеги, которые получали повышение раньше ее. Я была свидетелем всех «кровавых» последствий. Она умела быть безжалостной. Телефонные звонки женам во время семейных ужинов, нижнее белье, которое много позже находили новые подружки ее бывших, плотные конверты с компрометирующими фото, которые приходили в советы директоров. Она всегда добивалась своего.

«Я должна быть такой, – сказала она мне однажды. – Это единственный способ вырваться вперед».

Возможно, именно таким делает человека детство, проведенное в нищете.

Но ребенок!

Мой ребенок.

Я продолжала наблюдать за ней через стекло. Красивая. Она всегда была слишком красивой. Но только на поверхности. В действительности это все только пыль в глаза.

«Я люблю тебя, медвежонок Мер».

«Я люблю тебя, Фрэнки-мята».

Мы отлично притворяемся, не так ли?