Ты у меня одна

— В общем, — подвел Ваня итог, — ты поняла, Юлия Сергеевна, что как мать ты провалилась.

— Определенно.

— Вот такая у нас жестокая реальность, — отчеканила Катя. — Она такая жестокая, что пишется через «ы».

— Все – Ванька вернулся теперь я снова на последнем месте, — прозвучал сзади голос отца, и Катя вздрогнула, радостно засмеявшись.

Юлия улыбнулась: заметила, как Денис неслышно вошел сквозь стеклянные двери террасы, но виду не подала.

— Папенька, вот что ты такое говоришь! — с преувеличенной страстностью воскликнула Катя. — Твое место никто и никогда не займет. Ты всегда на первом. У нас с Ванечкой давно все поделено: он – маменькин сынок, а я папенькина дочка.

— Видимо, только это позволяет вам сосуществовать мирно, — хмыкнул отец.

— И это тоже, — просияла Катюша и, бросив Ваньку, тепло прижалась к груди отца. — Вот как ты мог… взял и сам снял галстук, — шутливо нахмурилась дочь, стаскивая с шеи развязанный галстук.

— Все Катечка, теряешь позиции, отец сам с себя галстук снимает. Никакого к тебе доверия, — поддел Ваня.

— Да не может такого быть! — Катя взяла свою чашку и отхлебнула, потом отошла, чтобы налить кофе для отца. Денис сел рядом с женой, вздохнул устало.

Ваня отставил свою чашку.

— Папенькина дочка, иди собирайся, а то я сейчас поеду.

— Уже пошла, — отсалютовала Катя.

— Дурки вы оба, — улыбаясь, мама покачала головой. — Одному двадцать восемь, второй – семнадцать, а ума…

— А ума у меня уже на двадцать семь, — заявила дочь.

— Вот кого ты воспитал? — шутливо упрекнул Иван отца. — Принцесса.

— Не принцесса я, королевна! — крикнула Катюша, удаляясь. — Екатерина Великая я!

— Я воспитал? Это ты ее воспитал, — усмехнулся отец. — Сам как? Живой? — спросил коротко, но посмотрел тепло и участливо.

— Нормально, горло только болит. Акклиматизация, как обычно.

— Еще бы ты таблетки вовремя пил… — снова упрекнула Юлия сына.

— Работать собираешься? — спросил Денис, приникая губами к чашке.

— А чё надо? Если сильно надо, то могу собраться.

— Сильно надо, сильно.

— Эх, ну что за жизнь… — простонал сын. — Мне прям сразу захотелось снова свалить на Гоа.

— Ванечка, ку-ку, — позвала сестра, перекидывая ремешок сумочки через плечо.

Иван прокашлялся и слез с высокого стула. Друзья уже ждали его в ресторане. Не очень хотелось ехать, не то было самочувствие для компанейских посиделок, но обещал.

— Вернешься к нам сегодня? — поинтересовалась мать.

— Нет. К себе поеду. Голова трещит как после хорошей попойки.

— Позвони.

— Обязательно. Всех обнял, поцеловал.

_____

— Твою ж мать… — пробасил кто-то возмущенно. Тут же раздался звук битого стекла, и все обернулись. — Куда ж ты… — мужчина оторопело смотрел то на испуганную официантку, то на свой светло-серый пиджак, по которому расползались красные пятна томатного сока. И как только эта девка умудрилась налететь на него! Хорошо вечер начался, ничего не скажешь.

— О, господи… — девушка, кажется, и сама была шокирована произошедшим. — Простите, я…

— Иди уже отсюда, — нетерпеливо отмахнулся от ее объяснений.

— Простите…

— Иди, — теперь и жестом отмахнулся, не только словом, желая, чтобы она поскорее скрылась с глаз.

Официантка отступила, освобождая проход в зону вдоль витражных окон, где расположились друзья. Их столик находился за невысоким деревянным ограждением, которое служило скорее элементом декора, ибо от глаз других посетителей ресторана совсем не скрывало.

— Шаур, вот стоит только тебе появиться – девки сразу с ног валятся, — сыронизировал Костя, когда Шаурин подошел ближе.

— Ничего не могу с ними поделать, — хмуро отозвался Иван, усаживаясь в удобное кресло. — Вот только я как-то привык, чтобы коктейль отдельно, Маргарита отдельно. — С видимым раздражением взял с тарелки льняную салфетку, понимая, впрочем, что она уже ничем не поможет: пиджак безвозвратно испорчен. И все равно прошелся пару раз по ткани, и бросил салфетку на стол.

— Шаур, ты чего? Надо было администратора вызвать, а то понабрали криворуких. Твоя человечность просто не имеет границ, — с едва заметным сарказмом продолжал высказываться Костя Татаринов.

— Это бесчеловечность границ не имеет, а человечность – еще как. А у моей человечности, Татарин, границы есть. И вполне определенные, — сказал Иван с едва заметным нажимом. Давления было больше во взгляде, чем в словах. Татаринову этого хватило, чтобы отстать. Впрочем, Шаурин не собирался повторять два раза. Шевельнул крупными плечами, снял испачканный пиджак, оставшись в белой футболке. На груди у него красовался Че Гевара.

Только теперь он прошелся взглядом по всем присутствующим. Неспешно прошелся, открыто. Словно искал что-то, но без явного интереса. Алёна даже не удивилась, что на ней он задержался чуть дольше. Естественно. Она же для него новое лицо. Как, впрочем, и он для нее. Их друг другу не представили, а сам Ваня не посчитал нужным уделить ей какое-то внимание, поинтересовавшись именем. Что Алёну, собственно говоря, ни капли не расстроило. Видимо, казус с официанткой всех немного выбил из колеи, и на какое-то время в центре внимания оказался испачканный пиджак Шаурина.