Ты у него одна

Велика охота с полудохлой девкой возиться! Один хрен ничего она не знает. Если бы знала, давно бы сказала. Никто еще не смолчал, в его руках побывав. Никто. Он знает, каким ключиком открывается каждый человечек. У этой растерзанной бабы этим ключиком была ее красота. Ох, как она верещала, когда он ей начал лицо резать! Как причитала! Как просила оставить ей ее мордашку в целости и сохранности. О пацане, наверное, меньше убивалась, чем о физиономии своей. А вот у Данилки… У Данилки ключик – его баба. Этим ключиком любой «сезам» можно открыть. Только нужный момент выбрать, и тогда…

– Слышь, Гарик! – Босс недовольно скосил в его сторону глаза. – Ты что-то непомерно много думаешь сегодня.

– Это хорошо или плохо? – озадачился тот.

– А это никак! Ни к чему тебе мозгой шевелить. Не по тебе сие занятие. Понял?! И пшел вон!!!

«Боится… – удовлетворенно мелькнуло в голове у Гарика. – Как и все, меня боится. Это хорошо. Это совсем неплохо. Пусть боится. Вот Данилка… Тот меня не боится, гад. А зря!!! А зря не боится».

Данила в этот момент как раз открывал вход в подвальное помещение, усилием некоторых уродов превращенное в пыточную камеру. Он распахнул тяжелую дверь, с внешней стороны умело задекорированную под стену, и вдохнул полной грудью. То, что происходило там, внизу, не просто угнетало, а целиком выбивало из колеи. Сначала от увиденного ему скрутило все внутренности, шибануло оторопью в голову, прошлось холодом по позвоночнику и встало тошнотой в горле.

«Что же делают, суки?! Что же над живым человеком творят?!» – стучало и стучало ему в виски. К тому же еще этот Гарик…

Данила не мог отделаться от неприятного покалывания в затылке. У него было такое ощущение, что этот тупоумный придурок постоянно смотрит ему в затылок. Но сколько бы он ни оборачивался, Гарик в его сторону не смотрел. А ощущение опасности все равно не проходило. Оно появилось в нем с войны, когда ждешь выстрела с любой стороны и все нервы напряжены настолько, что, кажется, слышишь, как ползают черви в земле, как пробивается трава после дождя и как дышит враг за километр от тебя. Это чувство вражеского присутствия то притуплялось в нем, то вновь проступало, но никогда не было столь острым, как сейчас. Никогда еще так не морозило ему затылок, отдаваясь непонятным ступором между лопаток.

«Это он! Все дело в нем!» – понял он вдруг, поймав на себе тусклый взгляд Гарика. Тот посмотрел на Данилу как-то мимо, почти не видя, но Данила понял сразу, что все дело именно в этом парне. Не в том, что он делал в подвале с той бедной женщиной. И даже не в том, что давно забытый психоз по пропавшим бриллиантам, кажется, именно теперь набрал невиданную силу. А в его невидимой, сильно скрытой ненависти именно к нему – Даниле. Непонятно было только одно – за что и почему тот его так ненавидит.

Неплохо было бы, конечно, выяснить, но на это не было времени. Совсем не было. Сейчас нужно было в спешном порядке отыскать мальчика. И еще… еще ту милую даму, что присылала Эльмире фрагменты раскуроченной броши. Но вот вопрос – где ее искать, если телефон ее вот уже с неделю как молчит, а к дверному глазку никто не подходит. Где она может скрываться?! И уж не она ли прячет этого мальчишку?! Если это она, то торопиться нужно было с удвоенной силой, потому что, найди ее люди «дяди Гены», жизнь ее не стоила бы и гроша.

Хоть бы он ошибался и все не так страшно и драматично, как сейчас ему кажется! Хоть бы этот мальчик был за тысячу верст от этого города и этих жутких людей, а эта тетя была бы совсем ни при чем. И хоть бы его милая, славная женушка не удумала соскочить с поезда на следующей остановке, а доехала бы до конечного пункта назначения, где ее должен был встречать его троюродный брат. Хоть бы она сделала все так, как он того хотел. Хоть бы сделала…

Глава 21

Восемь километров – путь немалый… Целых восемь километров грунтовой дороги с продольной бровкой, заросшей начинающей жухнуть травой. Восемь тысяч метров, в каждом из которых десять ее шагов. Итого… Правильно, восемьдесят тысяч ее шагов. Изнуряюще трудных, преисполненных усталости и раздражения, вызванного внезапно свалившейся на голову сентябрьской жары. И от непосильно тяжелого багажа, который паковался лишь в конспиративных целях. И от сильной тревоги, что начала забираться в ее душу еще там, на вокзале, когда Данила смотрел на нее с какой-то непонятной невысказанной болью и силился что-то сказать на прощание, да так и не сказал.

Что он задумал?! Что хотел ей сказать и не осмелился?! Что такого утаили от нее его глаза, которые снова заволокло непроницаемой серой мглой, и смотри не смотри – ничего в них не разглядишь.