Ты умеешь хранить секреты?

– Нет! – в ужасе бормочу я. – Это неправда! Я люблю вязание, особенно крючком! Ты же знаешь!

Но Кэти уже яростно проталкивается к выходу.

– Она плачет, слушая «Карпентерз», – перечисляет Джек. – Любит группу «АББА», терпеть не может джаз…

О нет, о нет, о нет, о нет…

Коннор взирает на меня с таким видом, словно я собственной рукой вонзила нож ему в сердце.

– Ты не выносишь… джаз?!

Да, это как один из тех снов, в котором все видят твои трусики и хочется бежать, но не можешь. Вот и я не могу оторваться от экрана. Корчусь от стыда и унижения, но взгляд словно прикован к лицу Джека, неумолимо продолжающего вещать…

Все мои секреты. Все мои маленькие, постыдные, тщательно скрываемые секреты. Разоблачены перед всем светом. Рассказаны во весь голос. Несутся из динамиков телевизора. И я в таком шоке, что почти ничего не соображаю. Как будто все это происходит не со мной.

– …Надевает «счастливое» белье на первое свидание, тайком заимствует у соседки дорогие туфли и выдает за собственные… врет, что занимается кикбоксингом, не разбирается в религии, волнуется, что ее грудь слишком мала…

Я закрываю глаза, не в силах больше выносить все это. Моя грудь. Он упомянул о моей груди. По телевизору.

– …разыгрывает утонченную, умудренную жизнью особу, но на ее кровати…

Я неожиданно слабею от страха.

Нет. Нет. Пожалуйста, только не это. Пожалуйста, пожалуйста…

– …лежит покрывало с изображением Барби.

Взрыв хохота сотрясает комнату, и я закрываю лицо руками. Это последняя капля. Никто не должен был знать о моем покрывале. Никто на свете.

– Она сексуальна? – спрашивает ведущий, и мое сердце болезненно сжимается.

Я открываю глаза, изнемогая от дурного предчувствия. Что он скажет?

– Очень, – кивает Джек, и комнату захлестывает новая волна возбуждения. – Это современная девушка, которая носит кондомы в сумочке.

Да уж, каждый раз, когда я думаю, что хуже уже быть не может, меня ждет сюрприз покруче!

И моя мать смотрит это. Моя мама!

– Вероятно, она еще не реализовала все свои возможности… может, в глубине души она ощущает неудовлетворенность…

Как теперь смотреть на Коннора? На остальных?

– Кто знает, вдруг она готова экспериментировать… Возможно, она… предается лесбийским фантазиям насчет своей подруги.

Нет! Не надо!

Вот он, настоящий кошмар!

Перед глазами вдруг возникает Лиззи, сидящая перед телевизором и в ужасе прикрывающая ладонью широко раскрытый рот. Она поймет, о ком идет речь. Вот ей уж я точно больше никогда не сумею посмотреть в глаза.

– Это был сон, ясно?! – в отчаянии кричу я, поежившись под перекрестным обстрелом взглядов. – Никакая не фантазия! Это разные вещи!

Больше всего мне сейчас хочется броситься на чертов телевизор, обхватить его руками и заставить замолчать.

Но разве этим добьешься чего-то? В миллионах домов работают миллионы телевизоров. И миллионы людей смотрят эту передачу.

– Она верит в любовь и романтику. Верит, что в один прекрасный день ее ждет нечто чудесное и волнующее. У нее все, как у всех. Страхи. Надежды. Тревоги. Иногда она боится. – Джек замолкает и, уже мягче, добавляет: – Иногда она чувствует себя нелюбимой. Уверена, что никогда не добьется похвалы от тех людей, которых считает самыми главными в своей жизни.

Глядя в его серьезное, открытое лицо, я ощущаю, как горят от слез глаза.

– Но она храбра, прямодушна, добросердечна и смело встречает все, что ей готовит судьба. – Он улыбается ведущим. – Я… мне очень жаль. Похоже, я немного увлекся. Не могли бы мы…

Его голос резко обрывается. Что-то говорит ведущий.

Увлекся.

Немного увлекся.

Это все равно, что назвать Гитлера несколько агрессивным.

– Джек, большое спасибо за то, что нашли время поговорить с нами, – благодарит ведущий. – На следующей неделе мы поболтаем с обаятельным королем мотивационных видео Эрни Пауэрсом. Еще раз благодарим за…

Последние кадры заставки. Звучит знакомая музыка. Но собравшиеся все еще смотрят на экран. Наконец кто-то протягивает руку и выключает телевизор.

Еще несколько секунд в конференц-зале царит тишина. Все глазеют на меня, словно ожидая каких-то действий: то ли речей, то ли танцев, то ли еще чего. Лица, лица, лица… Сочувственные, любопытные, злорадствующие. И просто: «Вот здорово, что на твоем месте не я».

Теперь точно знаю, что испытывают животные в зоопарке.

Больше в жизни туда не пойду.

– Но… но я не понимаю, – доносится голос из угла конференц-зала, и все дружно, как на теннисном матче, поворачиваются в сторону красного как рак Коннора. Тот не знает, куда деваться от смущения, но все же громко выпаливает: – Не понимаю, откуда Джек Харпер столько всего о тебе знает?

О боже! Да-да, знаю, у Коннора диплом Манчестерского университета, степень и все такое, но иногда до него плохо доходит.

Коллеги снова поворачиваются в мою сторону.

– Я… – Господи, хоть бы провалиться сквозь землю! – Потому что мы… мы…

Не могу произнести этого вслух. Просто не могу.

Да и ни к чему. Потому что лицо Коннора медленно меняет цвет. Словно он хамелеон.