Ты умрёшь завтра(СИ)

     Директор завода Огрехин был одновременно и в ярости, и ужасе. Производительность предприятия резко упала, убытки были колоссальны. Почему никто не предупредил о надвигающемся шторме?! Почему возможность подобных катаклизмов не была учтена при строительстве завода?! И, пожалуй, самый животрепещущий вопрос: кто, в конце концов, будет за это отвечать?! Прекрасно понимая, что когда виновных нет, их назначают, Борис Поликарпович испытывал страх за свое будущее, а может и за жизнь. На следующий после катастрофы день он дозвонился до своего начальства в область и доложил о случившемся. Ответом ему было минутное молчание, за которое Огрехин успел три раза вспотеть и три раза распрощаться с карьерой, затем задумчивый голос на другом конце провода начал говорить, и по мере этого монолога интонация набирала агрессию.

     — Торнадо, говоришь… Какое еще торнадо? Какое, в-бога-душу-мать, торнадо?! Мы что, в чертовой Америке живем, что ли? Мы — в СССР! В СССР не бывает торнадо! Тем более, в твоей гребанной тайге! Завязывай с пьянством, Огрехин, иначе — партбилет на стол! Мы тебя на ответственное место поставили, чтобы ты железо стране давал, а ты нас фантазиями потчуешь! Завтра жду детальный отчет, и чтобы никаких надуманностей! А то подвинем мы тебя кем-нибудь более здравомыслящим! И знай, Огрехин, если в ближайшее время работу завода не восстановишь, тебе — пиздец! — и было в этом емком ругательстве что-то молниеносное и безжалостное, как пощечина, как свист хлыста, оно жалило ядом, как гадюка. Огрехин понял, что настаивать на своей версии катастрофы опасно.

     Не было торнадо. Партия сказала, что на территории СССР не может быть ничего такого, значит, его и не было. И точка. А что было? У-ра-ган. Шторм. Массовое помешательство населения, — все, что угодно. Но не торнадо. Про дождь из рыбы Борис Поликарпович даже заикаться не стал, побоялся в дурдом угодить.

     Одним словом, директору завода было не до разрухи Красного, потому как у него своих бед вагон и маленькая тележка образовались. Функционирование предприятия требовалось вернуть в норму как можно скорее, и Борис Поликарпович бросил на это все силы, сам из цехов сутками не вылезал, и даже спать домой не ездил, у себя в кабинете на кожаном диванчике ночевал. Той же отдачи и от подчиненных требовал, и надо отдать ему должное, — добивался. Так что когда к нему примчался председатель горисполкома с просьбой выделить строителей, Огрехин чуть ли не пинками его из кабинета вытолкал и матерился так, словно именно Поворотов и был повинен в случившейся катастрофе.

     Военных же уговаривать не пришлось, напротив, они сами за дело принялись, как только торнадо унялся. Солдаты действовали слажено и организованно. Они рассредоточились группами по два отделения и под четкими командованием сержантов и младшего офицерского состава быстро разгребали завалы, пострадавших доставляли в поликлинику, для лишенных жилья горожан разбивали армейские палатки и полевые кухни. В распоряжение доктора Чеха прибыл военврач Гуридзе с тремя санитарами и запасом медикаментов, бинтов и одеял. А уже на следующий день военные приступили к восстановлению жилых домов, которые можно было восстановить, и воздвижению новых, благо лесоматериала для города они заготовили достаточно. Да и горожане работы не гнушались. Трагедия объединила людей, сплотила их, забыты были обиды и разница в социальном положении, отодвинулась на задний план безысходность, — у народа появилась общая цель, и он охотно, даже с какой-то радостной злостью бросался на руины покалеченного города. Что-то в этом было от Великой Революции, от инстинктивной потребности иного — лучшего будущего, надо полагать. Даже Барабанов с воодушевлением таскал доски и бревна (пилу или молоток ему не доверяли), испытывая от всеобщего единения чувство душевного подъема, — ощущал Кондрат Олегович себя солдатом великой страны, вставший на защиту родины в момент смертельной опасности, напитывался позитивной энергетикой, чтобы чуть позже описать борьбу советского человека со стихией в своей поэме.

     Так что работа на улицах Красного кипела круглыми сутками и к празднику Великой Революции была практически завершена, от чего председатель горисполкома испытывал неописуемое счастье.