Ты увидишь (СИ)

— Желаешь покопаться в событиях почти полуторасотлетней давности? — криво улыбнулась девушка, стоя, как статуя. — Не зная материка и человека? Я помню только своё прошлое имя, и всё. И ещё мир, как выяснилось, но… Это не поможет, потому что что-то не то. Что-то отличает меня от других льер, потому что почти все перерождались в своём мире, а я — в другом. Вообще в другом, до которого несколько путей, и все не через один мир.

— Ты со всем разберешься. — Грейнджер вздохнула. Она не совсем понимала, о чём речь, но подруга была такой разбитой, что молчать Гермиона не могла.

— Элл! — лилововолосая, как-то прошедшая через дверь, схватила отпущенную шатенкой девушку за локти и развернула. — Ты хоть понимаешь, как нас напугала? Не сказала ничего, ушла… Я понимаю, что для тебя это удар, но предупредить?

— Прости, Космос.

— Перед остальными извиняться будешь. — видно было, что незнакомая волшебница испытывала облегчение. — Простите, что без стука, потом можем нормально пообщаться, но сейчас никак.

Космос отсалютовала магам и вытянула Элл на улицу — та едва успела схватить скрипку; на этот раз через дверь — близнецы в этом уверились — прошли обе.

***

Локи тщетно пытался отвлечься, но не выходило. Камни, почуяв что-то неладное, поднялись наверх, и, увидев почти уже истаявший знак, отправились прочесывать Лондоны. Тут остались Пространство и Разум.

Поэтому когда хлопнула входная дверь и послышался голос ругающейся Космос, а через пару секунд обе девушки показались в гостиной, он встал и порывисто обнял Эллиот.

— Прости. Прости-прости-прости-прости-пожалуйста, я просто запуталась, я не знаю, что дальше делать, прости… — тихо шептала девушка. Остальные либо тактично вышли, либо тут не находились вовсе.

— Элл, успокойся. Это нормально. — О-о, как же ему было знакомо это состояние. Вот только, в отличие от него, ей спросить не у кого.

Она беззвучно плакала, и только вздрагивающие плечи показывали это. На неё в одночасье свалилось слишком много. Спасение вселенной, доля Хранительницы, поиски сначала записей своей судьбы, а после — Аурелии, потом и вовсе вынужденное пребывание в другом слое, где она не могла ни связаться с ними, ни как-то подать знак, что жива. Нормальный человек, коим она себя до сих пор считала — и не сказать, что это было плохо — сломался бы от такого давления. Однако она как-то поднималась, и, честно, Лафейсон не до конца понимал, как.

— Я родилась в этом мире. А потом переродилась не в нём. Обычно такое невозможно.

— Ты причисляешь себя к обычным?

Она чуть улыбнулась.

— Уже вряд ли. Я морально измоталась. Я совершенно потерялась… Ну почему сейчас и всё сразу? — она села на диван.

— Может, отложишь на потом выяснения?

— Да, ты прав. — девушка подтянула ноги к себе, обхватив их руками; с улицы послышался удаляющийся цокот копыт.

Локи сел рядом, приобняв её. Она до сих пор выглядела на семнадцать, что было бы странно, не будь она той, кем являлась.

— Время откровений? — Эллиот чуть улыбнулась, положив голову ему на плечо. — Хорошо… Учитывая то, что я не умею врать… Сначала я не знала, как к тебе относиться. Вот совсем.

— Поэтому не общалась?

Она кивнула.

— Тогда… Я изначально считал тебя сильным магом. Ещё до того, как ты стала это доказывать.

Они проговорили до вечера, обо всяких, казалось бы, пустяках. О том, что Элл в прошлом детстве плавала с отцом за рыбой, о том, что Локи не сразу удалось окончательно наладить отношения с братом, о том, что Наташа вроде бы стала нормально к ним относиться — на этих словах Элл рассмеялась, вспомнив, что про доску для нарезки оказалась-таки права, а потом стала предполагать, что будет, если Романофф узнает, что её дочь с Локи в браке, — о новом Асгарде, который оказался ничуть ни хуже прежнего…

За окном наступал вечер.

— Я люблю тебя, я говорила? — девушка уже засыпала.

Локи, вздохнув, подхватил её на руки и понес наверх. Уж не ясно, почему, но она была очень легкой. Может, всё дело в том, что в воде вещам самим по себе нужно меньше веса…

В голове бога крутилось одно стихотворение, вычитанное недавно.

Янтарным фениксом над нами горит мерцающий закат, я за тебя молился в храме, касаясь лбом церковных врат, я за тебя просил у бога, у чёрта тоже я просил и мощи праведные трогал, желая губ твоих вкусить. Ведь ты была в наивысшем ранге и я всё бредил о тебе, как бредит раем падший ангел, как бредит адом злобный бес. Боль грызла сердце между ребёр, был ворох боли нерушим, и лишь любовь жила в утробе моей бесчувственной души. Я ведь знаком со смертью лично, я знаю холод её рук, и, догорая, будто спичка, всё жду, что черти заберут меня к себе, в свои объятья, не дав тебя поцеловать, похоже, я с концами спятил и говорю не те слова. Но знай одно: за этот вечер я, не жалея, жизнь отдал, и обнимая твои плечи растаю скоро без следа. Я столько лет молился тучам и письма дьяволу писал, что мне теперь рассудок мучат ста тысяч тварей голоса. И между ребёр сердце тлеет, и всё сильней в грудине боль, но я нисколько не жалею, что отдал жизнь за миг с тобой.