Ты всё ещё моя

Пространство летит кубарем. Пока я пытаюсь справиться с головокружением, разбрасывает дивным калейдоскопом скопище разноцветных картинок. Среди них я и моя Лиза. Много моей Лизы, она в приоритете.

– Папа… Пап, я здесь… Папа…

Звук детского голоса тонкий и совсем не громкий, а оглушает. Черепную коробку сдавливает, словно на внушительном скачке атмосферного давления. Грудь острой спицей пронизывает. В самое сердце и резко навылет.

Судорожно тяну кислород и медленно моргаю. Видимость проясняется постепенно. Мир обретает краски.

Море – наше, бушующее, родное. Небо – чистое, ясное, мирное. Песок – мокрый, шероховатый, теплый. И ребенок… Сын. Мой. Наш.

Смотрю и глазам своим не верю.

Будто мираж все. Будто старая видеосъемка из моего детства. Будто сам я.

– Папа, я так устал ждать… Когда вы уже меня позовете? Мне тут скучно. Я к вам хочу.

Подрываюсь. Сажусь раньше, чем сон полностью рассеивается. Под градом озноба замираю. Пытаюсь выровнять дыхание, когда осознаю, что Лиза подскочила вместе со мной. Поворачиваюсь и вновь застываю.

Напряженно смотрим друг другу в глаза.

– Что тебе приснилось? – тихо спрашиваю я.

– Просто сон…

– Рассказывай.

– Ой… – резко всхлипывает, прижимая к губам ладонь. – Я не могу.

Молча, без лишних слов, притягиваю ее к себе. Поглаживая по плечам, даю возможность успокоиться. У самого же в груди все рушится. Все. Абсолютно. В мелкий фарш перемалывается и разлетается пульсирующими кусками по периметру. Каждая часть живая. Каждая воспаленная. Каждая реактивная.

– Это был он, Лиз? – спрашиваю, игнорируя то, как сильно при этом ломает. – Наш сын?

Кивать она начинает задолго до того, как обретает способность говорить.

– Да… Тём, сегодня мне удалось его рассмотреть… – шепчет задушено, но на таком запале, что меня обжигает. Нет, не просто обжигает. Сжигает на хрен. – Он так на тебя похож… Просто невероятно…

– Знаю, – давлю так же тихо. – Мне тоже снился.

Лиза отшатывается, чтобы посмотреть мне в глаза.

– Правда? – потрясенно.

Я подбит. Снят с орбиты. Вообще ни черта баланс не держу. Тупо по накатанной лечу.

– Правда.

– Боже… Боже, Чарушин… Боже… – выдыхает Лиза. Плачет, конечно. И вместе с тем вдруг улыбается, в который раз потрясая своей красотой. – Знаешь, я тут недавно наткнулась на теорию о переселении душ. Там были истории про то, как дети рассказывают о жизни родителей до своего рождения… Они… Они утверждают, что видели это… И я… Тём, я пытаюсь верить в то, что нашего малыша тогда не убили… Что он еще придет к нам… Именно он, Тём! Понимаешь? Что все это время он ждет нас… Нас, понимаешь?

По швам. Блядь, просто по старым швам. Расхожусь на ошметки.

Но в глаза своей Дикарке смотрю и понимаю, что должен вытягивать. Ее и себя. А еще… Его.

«Папа, я так устал ждать… Когда вы уже меня позовете? Мне тут скучно. Я к вам хочу…»

«Папа…»

Сердце долбит и долбит, разбивая мне плоть. Травмирует, словно при физнагрузке. Чтобы сделать сильнее. Да, в этом вся суть. В чем-то смягчает, заставляет быть гибче, великодушнее и добрее. А в остальном – закаляет, закатывая чувствительные ткани в сталь.

Я все вывезу. Все. Других вариантов просто не может быть.

Делаю медленный вдох. Раздуваю парус. Тащу.

– Конечно, придет, Лиз. Именно он, – с этими словами не просто свою уверенность проталкиваю. Натуральным образом даю обещание, как когда-то с клятвой о своей любви кричал. Сейчас тихо, но с не меньшей силой выдаю. Держу баланс. Держу. Ее глаза помогают. Транслируют эмоции, которые для меня служат самым лучшим допингом. – Не зря ведь все эти сны. Не зря, Лиз. Мы же будем рожать?

Последнее вообще без подготовки. Выдыхаю и напряженно замираю.

– Что? Мы еще даже не беременные…

– Ну так… – хмыкаю, будто бы легко. – Дело за малым. Тем более, врач говорила, три месяца после лапароскопии – лучшее время, чтобы беременеть. У нас какой?

– Второй пошел…

– Во-о-от, – тяну одобрительно. И ювелирно продавливаю созревший для самого себя неожиданно план дальше: – Скоро свадьба. Так что предлагаю завязывать с твоими таблетками и браться за дело.

В глазах Лизы вижу страх и ошеломляющую надежду.