Ты всё ещё моя

Запрокидывая голову, пускаю в воздух густое облако дыма. Пытаюсь собрать разваливающееся на куски нутро. Но, блядь… Я просто в хлам. Без алко штормит, тупо на эмоциях. Настолько их, мать вашу, много. Таскает стихийно, не решаюсь даже спиртом глушить. Чувствую, что полыхнет и раскидает, сука, салютами по всему региону.

Не ожидал, что ей будет больно. Не осознавал, что самого так скрутит. В момент, когда полетели по салону части ее подарка, захлебнулся. Не потому что реально что-то значила эта штука… Да, блядь, конечно, значила! Берег и дорожил, как самым светлым из нашего прошлого. Когда же Дикарка ткнула в эту уязвимую точку, трещинами пошел. В пылу агонии решил резко прижечь эту рану.

Что по итогу? Разорвало.

Да, должен признать. Должен.

Охренел от всех эмоций, что выдала Лиза. В то время как я готов был, как пацан, слезу пустить, она вывернула свою дрожащую душу. Раскричалась от боли.

Мое гребаное сердце едва выдержало.

Наверное, с ее стороны тоже что-то было тогда. В прошлом. А сейчас? Как понять? Почему со мной? Почему? Что, если может быть что-то реально настоящее?

Заколотилось зашитое грубыми стежками сердце. Загорелось и понеслось. С той самой отчаянной надеждой, которую я так, блядь, люто ненавижу.

Плохо помню, что выплеснул вербально. Но когда Лиза убежала, топило меня уже другими чувства. И самым сильным из них являлся страх.

Что больше не подпустит. Что больше не будет моей. Что теперь уж точно конец.

Да, страшно. Страшно, блядь. И это, черт возьми, ошеломляющее осознание.

Стоило бы переждать. Но я не мог. Звонил и звонил Лизе, пока она не прислала перекрывающее все надежды сообщение.

Лиза *Феечка* Богданова: Оставь меня в покое! Больше видеть тебя не хочу! Никогда.

Меня будто оглушило. Рубануло и перебило какие-то жизненно важные связки. Парализовало, на хрен. Внутри гноем прорвались раны. Я начал разлагаться, но упорно продолжал барахтаться. Двигался и выполнял какие-то действия. Сам себе виделся зомби, однако остановиться не мог. Внутри, на протяжении всего дня, ревела лавой кровь, и выл обезумевший, загнанный в клетку зверь.

Денежный перевод – отчаянная провокация. Попытка вновь обратить на себя внимание.

О, как же я себя ненавидел!

О, как же я жаждал, чтобы Дикарку снова прорвало! Так же, как утром. Нет, еще сильнее. Чтобы смело нас обоих.

Это определенно было побочкой чего-то нездорового, губительной частью давно прогнившего внутри меня существа. Бояться до ужаса того, что Лиза возненавидит меня еще сильнее, и одновременно с этим отчаянно желать ее вывернуть. Да, это явно было чем-то ненормальным.

Два часа плюсом после перевода, а реакции никакой.

Разочарование. Горькое, хрустящее на зубах песком и оседающее в душе мулом.

– Сколько можно «дуть», Чара? – бухтит занимающий правую половину дивана Тоха. – Сыграем! – выдвигает и поднимается.

Хватает кий, прицеливается и разбивает треугольник.

С гулом расходятся шары.

Я встаю. Подхожу к столу. Стискивая проклятый кий, таращусь на зеленое сукно расфокусированным взглядом. Чувствую себя абсолютно дезориентированным. И не только потому, что вспышками летят образы обнаженной Дикарки. Расшатало ведь задолго до чертовой игры в бильярд.

Все потому что дома. В клубе все было бы по-другому. Определенно. Да кого я, блядь, обманываю? Зеленое полотно, где бы оно ни находилось, навек у меня будет ассоциироваться с тем первым взрывом после паузы. Паузы, во время которой я пытался, но не жил. Не жил, конечно. Еще одно ужасающее открытие.

– Да какого хрена с тобой происходит? – выдыхает Тоха раздраженно. – Ты, конечно, сын колдуна, но я тебя прошу, нехуй эти шары гипнотизировать. Просто разбивай, блядь.

Резко прижимаю кий к столу. Прицел. Удар.

Сразу два шара влетают в лузу. Тоха присвистывает. А я, будто контуженный, наблюдаю за тем, как расходятся по полотну остальные шары. Вспоминаю, как позорно ползал утром по салону, собирая все мелкие части подвески. Как сжимал их до дури в кулаках, будто самые ценные вещи, которые у меня когда-либо в этой жизни были. Как позже, надсадно дыша, от себя же их прятал.

С глаз долой, блядь. С глаз долой! Надолго ли?

Тоха ложится на стол, чтобы совершить свой удар. Я же не делаю ни одной гребаной попытки, чтобы следить за игрой. В последующие ходы мазать приходится редко, но из-за того, что каждый из них совершенно не продуман, в конечном итоге таки продуваю.

– Еще партийку? – спрашиваю, потому как должен.

– На хрен, – фыркает Шатохин. – Мутный ты какой-то, будто «настрелялся» химии. Случилось что?

Пропускаю этот поток мимо ушей.

– Ладно, пойдем к остальным, – выдаю с ухмылкой.

Спускаемся к крытому бассейну, где торчит вся толпа, потому как на улице месиво и собачий холод после дождя.

Скидываю в раздевалке лишний шмот, когда начинает звонить телефон. Есть около двадцатки абонентов, которые могли бы набрать меня в понедельник ночью, но я, блядь, не глядя на экран, чувствую, кого именно прорвало.

Чувствую и цепенею в надежде сдержать рванувшую вверх по нутру волну. Не на Тенерифе, а накрывает трехметровой. Когда обратно рушится, захлебываюсь.