Ты всё ещё моя

Мне приятно, что он в принципе думает о том, чтобы меня не обидели. Даже в сложившейся ситуации, когда всем явно, включая его самого, не до меня.

Артем уходит. Я немного расслабляюсь. Достаю приготовившиеся пиццы и отправляю в духовой шкаф еще две, когда в кухне появляются три заплаканные девушки. В простой домашней одежде и без макияжа они выглядят моложе, чем при полном параде во время нашей первой встречи. Особенно младшая, которая, по словам Чарушина, самая лютая кобра. Тянет лет на пятнадцать, хотя я знаю, что это невозможно. Она учится в одиннадцатом классе. Должно быть, ей минимум семнадцать. А может, и восемнадцать есть.

– Чем тебе помочь? – спрашивает Рина слегка раздраженным тоном.

Но вся резкость смазывается, когда ей приходится шмыгнуть покрасневшим носом и каким-то детским движением заправить выбившиеся из растрепанной светлой косы пряди.

Смотрю на нее и понимаю: что бы она ни сделала, никогда не смогу на нее пожаловаться.

– Давайте переложим пиццу на доски и отнесем в гостиную, – обращаюсь сразу к троим. – Надеюсь, вы не против теста? – спрашиваю, когда уже включаемся вместе в работу. – Будет еще запеканка и рыбный пирог.

– Не против, – тихо отзывается Анж. – А Тёма и вовсе фанат. Мама часто печет. Он даже не кринжит таскать с собой тормозки.

Реагируя на это замечание, остальные девчонки с улыбками закатывают глаза. Я тоже не отстаю.

– Вы мне скажите, что любите сами, я завтра приготовлю, хорошо? – участливо прошу, забывая о своем обычном стеснении с чужими людьми.

Но ведь они для меня и не чужие. Как они могут быть чужими, если Чарушин – весь мой мир? Не могут, как бы не отнеслись ко мне в ответ.

– Я люблю картошку в любом виде, – делится Ника после паузы. – Анж – пасту. А Рина – по мясу.

– Честно говоря, я уже такая голодная… – протягивает младшая сестра. Пожимает плечами и закидывает в рот кусочек налистника. – М-м-м… Вкусно!

– Супер, – выдыхаю радостно. – Я запомню ваши предпочтения!

– Как ты можешь выглядеть такой счастливой? – выпаливает та в мою сторону. Я напряженно замираю. Марина же, толком не прожевав еду, не менее эмоционально продолжает: – Я ненавижу готовку! И вообще, все-все, что с ней связано. А ты такая довольная. Как? Почему?

– Ну, не знаю… – улыбаясь, стараюсь быть искренней, хоть и осознаю, что эти девочки меня вряд ли поймут. – Готовка успокаивает. Плюс, я люблю делать приятное другим. В нашем подъезде нет ни одного человека, которого бы я чем-либо не угостила.

– Вау! Ты идеальная невестка для нашей мамы, – выдает Анжелика неожиданно.

Я столбенею. Рина давится и резко начинает кашлять. Ника вовсю хлопает ее по спине, когда в кухню входит Артем.

Не знаю, услышал ли он простосердечное замечание своей сестры, но мне в любом случае становится чересчур неловко, чтобы еще и с ним встречаться взглядом. Мои щеки пылают, а сердце безумно колотится, пока я продолжаю усиленно строить занятой вид.

– Похоже, все в сборе, – сообщает Чарушин.

– Окей, у нас тоже почти все готово, – выдыхаю я отрывисто. – Можешь взять один из подносов? – прошу, так и не рискнув поднять взгляд. – Вы, девочки, тоже несите. Я сейчас приду.

32

Я с тобой.

© Лиза Богданова

Это его мир. Его крепость. Его душа.

Пока остальные усердно пялятся в огромную плазму и полушепотом обсуждают происходящее на экране, я впитываю атмосферу пленившего меня дома и с тихим упоением живу жизнью моего Чарушина.

Он сидит с сестрами на диване. Они облепили его с обеих сторон. Анж обнимает Нику, Ника – Артема, а он – ­Маринку. Кажется, что больше им никто и не нужен. Но вместе с тем чувствуется, что присутствие близких друзей, редкие перешептывания с ними и совместные переживания за судьбу сериальных героев сделали главное – заставили их отвлечься.

В целом, общий настрой, конечно, разительно отличается от того, к какому я успела привыкнуть. Нет ни привычных пошлых шуточек, ни саркастических подколов, ни безудержного хохота.

Приготовленные мной закуски улетают со скоростью света. Лишь Артем какое-то время, будто выражая протест, ни к чему не притрагивается. Я расстраиваюсь, но стараюсь этого не выказывать. Наблюдаю за тем, как он мозолит взглядом блюдо со своими любимыми блинчиками, и мысленно уговариваю его прекратить ломаться. Клянусь, смотрит он на них чаще, чем в экран телевизора. И, хвала небесам, в один момент сдается – тянется к блюду и закидывает в рот сразу три куска.

Я довольно вздыхаю, а когда наши взгляды встречаются, быстро отвожу свой, чтобы он не понял, как долго я ждала, чтобы он поступился своими странными принципами.

Чарушин же подобно тому, как до этого игнорировал мою стряпню, столь же демонстративно принимается ее поглощать. После блинов хватает два ломтя пиццы, по несколько кусков запеканки и пирога, а потом еще разок проходится по блюду с блинчиками, окончательно опустошая его.

– Какого хрена? – ворчит вдруг Шатохин. – Ты, блин, наглый троглодит. Я хотел тот последний кусок. Я собирался его взять!

У Чарушина эти возмущения неожиданно вызывают смех. А за ним уже все хохочут.