Ты забыла свое крыло

И — не вытерпел. Теперь у него — иная жизнь. На трех двухэтажных поездах с пересадками ездит он на работу вдоль прекрасной долины Рейна с замками, глядя не в окошко, а лишь в ноутбук.

— Корова! — вдруг радостно закричал я.

— Ну и что? — Он поднял глаза.

Да так. Вспомнил тот вечер в деревне... Корова исчезла. Да и у нас теперь нечасто встретишь ее.

За десять лет мы виделись с ним лишь раз — на Чукотке. Причем прилетели с разных концов. Деда проводили. Убигюль «покорно», как обычно, «соглашалась» вернуться к Фоме. Но он, лютый, ответил — нет! О чем-то, кажется, они все же договорились.

Да! Червонец не зря прошел.

Сколько мы с Варей ездили! Даже мое семидесятилетие в Амстердаме отметили! Шли по каналам, и вдруг я вспомнил: «День-то какой… нерадостный. Мать моя! Семьдесят лет!»

— С тобой все забудешь! — Варю попрекнул.

— Так пойдем в ресторан! — проявила заботу. Даже увидела подходящий. — Вот!

Острый ганзейский верх, чугунный крюк под крышей, крохотные окошки.

— Исторический какой-то… не пустят! — заробел я.

— Ничего! Тебе в самый раз! — съязвила Варя.

Постучала подвешенным чугунным кольцом. Долго не открывали.

— Ну вот! Я же говорил.

Наконец открыл какой-то разбойник. Гардеробщик? Швейцар? Руками мотал в золотых позументах, лопотал что-то, всячески показывая: никак нельзя!

— Я же говорил…

Порастерял силу-то я. Варя свысока глянула на меня (так на две головы выше!):

— Вообще-то он сказал всего лишь, что у них перерыв. Через час откроются. Но как ты хочешь… Он говорит, можно столик заказать.

— Ну? — Я обрадовался. — Так давай! — Вытащил драный свой кошелек, начал купюры разного достоинства вынимать.

— Угомонись! — Варя процедила. — Здесь такое не принято.

Что-то сказала ему, тот кивнул. И тяжелая дверь закрылась.

— Час. — Я огляделся. — Куда?

Глупо куда-то заходить, портить аппетит. Болтались. Через час явились. Тут уже постучал я.

С мрачным скрипом открылось. Тот же разбойник проводил нас куда-то во тьму. Тусклая лампочка под деревянной лестницей (ступени нависают), и три колоды стоят: колода — стол и две колоды-кресла. И тут же крючки для вешания. «Хорошее местечко!» Снял с нас шубы, повесил и, чего-то подождав (денег, наверное?), ушел.

— Я сейчас! — Веселая Варя пошла попудриться.

А я рухнул на колоду, вытянул ноги. Да-а! Небогато! Видно, лучшего места для нас не нашлось. Ну что ж, как раз для моего нынешнего состояния!.. Снова явился этот. «Чего смотришь: меню неси!» — Я шлепнул по колоде. Тот изумленно ушел. Да-а-а!.. Более чем скромно я отмечаю свой юбилей. Склеп. Впрочем, и склеп тебе вряд ли светит. Тот уже возбужденный вбежал, делал рукой жесты: «Уходи!» Другим хочет место перепродать? Ну нет уж! Вцепился в стол… Явилась, красавица!

— Ищу тебя всюду! Ты чего здесь сидишь?

— Официанта жду!

— Так это же гардероб! — звонко захохотала.

И я с ней! Что бы я без тебя делал, золотая моя? Так бы и сидел, за колоду схватясь, пока не выкинули бы вместе с колодой.

Вот в Италии было чудесно! Отель на скале над морем, откроешь деревянные ставни — и тут же лазурная гладь, лодки! Рыбу тащат — полные сети, притом поют как в «Ла Скала»! Ласкала на скалах… Болтун!

Единственно, где я себя более-менее уверенно чувствовал, это в Михайловском: как-то вроде заслужил. Дали Пушкинскую премию, а она, в свою очередь, давала право на двухнедельное проживание — обнаружила Варя в моих бумагах.

Реальность, я бы сказал, уж слишком резко накинулась: тусклый, пропахший бензином, драный автобус, холод — видишь даже собственный пар изо рта, настолько он густ! Может, дыханием как-то нагреем? Но по тому, как устраивались в креслах люди, какой вили кокон из вещей и одежды вокруг себя, было ясно: теплее не будет.

Поехали, закачались на колдобинах. Из сугробов время от времени появлялись столбики с названиями деревень. Однако мороз крепчал. Холод проникал. Даже пальцы в ботинках скрипели друг о друга. Мотор тянул с какими-то завываниями, потом вдруг заглох, стало тихо. И что? Обледенеем тут, превратимся в ледяные фигуры, в автобус-памятник?

Водитель, показывая всем нам пример мужества, выскочил из автобуса в пиджаке и расстегнутой рубахе и по извилистой тропинке с ледяными колдобинами, оскальзываясь и балансируя, побежал с мятым ведром в руке к вросшей в сугробы избушке — единственной, из трубы которой шел дым.

Его не было долго, потом появился и зашкандыбал по тропинке с ведром пара — то есть там, ясное дело, был кипяток, но снаружи — лишь облако!