Ты здесь? (СИ)

Делаю шаг и доска под тяжестью ботинка трещит, заставляя клубы пыли подниматься ввысь и кружиться вокруг. Нос начинает чесаться, но я упорно игнорирую сей факт, оглядывая взглядом комнаты. Моя была в южной части дома, там, откуда открывался чудесный вид на волны. Море разбивалось о берег, шумело, переливалось на солнце. Мое утро всегда начиналось с наблюдения за ним. В детстве я любил море, соленый запах, которым пропитывались волосы, лижущую пятки морскую волну. Много времени проводил на пляже, пока мама лежала на шезлонге и наслаждалась детективами Сидни Шелдона. Лепил из песка замки, смотрел на голубое плавучее небо, прикрывая испачканной рукой от палящих лучей глаза. Смотря на ту же гладь, за которой наблюдал раньше, не чувствую ничего, кроме тоски и горечи. Не только по тому времени. Мысли о случившемся до сих пор заставляют черепную коробку разрываться на части от невообразимой боли.

— Лео! — шаги позади становятся все звучнее. — Где ты? Эй, куда ящики с пивом? Оставить в гостиной или на кухню?

Оборачиваюсь, встречаясь взглядом с Арчи. Как всегда в излюбленной рубашке в клетку, потертых джинсах и с беспорядком на светлой голове. Держит в руках один из ящиков, что наполняют багажник его пикапа, и смотрит на меня выжидающе, но не торопит с ответом — чувствует, что дом, в котором я не был с пятнадцатилетнего возраста, хранит в себе призраков прошлого. Обводит комнату, в которой я раньше жил заинтересованным взглядом и, подхватывая ящик за дно, широко улыбается.

— Миленько тут у тебя. О, что это накалякано? — указывает взглядом на один из рисунков, оттереть который маме так и не удалось. Я делаю шаг, пальцами касаясь стены, где солнечные зайчики играют в догонялки. — Похоже на верблюда.

— Это жираф.

— Тогда почему у него горб?

— Потому что мне было семь, когда я нарисовал это.

— Ты и сейчас рисуешь также, — хмыкает Арчи. — Не отходишь от истоков стиля.

— Пошел ты, — улыбаюсь. — Неси пиво в гостиную. Можешь поставить возле стеллажей.

— А ты? — спрашивает он. Взгляд снова цепляется за море, что отблескивает сквозь грязное и пыльное окно комнаты.

— Сейчас подойду.

Слышу, как Арчи прикрывает ногой дверь, а затем и его удаляющиеся вглубь дома шаги. Приятно, что он вызвался помочь и вдвойне приятно находиться здесь с кем-то, а не одному. Стены кажутся чужими, пугают и навевают своего рода панику. Мне не нравится это ощущение, равно, как и чувствовать себя здесь одиноким. Это убивает.

Вновь осматриваюсь, медленно огибая габариты комнаты. Обои пожелтели, люминесцентные звезды остались нетронутыми и, наверняка, до сих пор светятся в темноте, создавая недолгую иллюзию волшебства. Мне нравилось, лежа в постели, водить по ним пальцами, будто вычерчивая своеобразный путь от точки А до точки Б. Они все такие же неприятные на ощупь и покоцанные возле плинтусов. Одиноко стоящая кровать, куча фотографий на комоде, внутри которого стопкой сложено чистое белье. Толстый слой пыли на мебели, занавесках, что раньше отливали нежно-голубым. Книги, учебники, ручка с изображением молнии Маккуина, разрисованные тетради. Потолок по-прежнему белый, с невообразимыми узорами, принимающими разную геометрическую форму. Все, как и тогда.

Я улыбаюсь — картинки прошлого танцуют перед глазами. Вспоминается что-то хорошее и теплое. Такое же, как разливающееся по небу солнце. Мне кажется, что плечи обнимает что-то легкое, практически осязаемое. Но задерживаться в этом чувстве дольше не решаюсь, в последний раз останавливая взгляд на том самом жирафе, контур которого расплылся по желтоватым обоям со звездами. Когда я рисовал его, мама готовила рагу — этот запах никогда не сможешь забыть, даже если пожелаешь. Помню, что черный маркер тек и пачкал пальцы, но я упорно водил им по шершавым стенам, вдоль звезд и меж ними. Силуэт у жирафа был нечетким и таким же смазанным, как и сейчас, а кривые полосы отпечатывались на коже и одежде черными плывущими пятнами. Боже, как же мама тогда на меня ругалась!

Шаг. Палящие лучи сменяются серостью, оставляя комнату пустой и привычной глазу. Звезды тусклые, небо — серое, а барабанящий по крыше дождь возвращает меня в реальность. Рука на вид все еще шершавая, большая, но я её не чувствую. Я и себя, если честно, совсем не чувствую и даже не вижу. Занимательно, что краткие воспоминания тех дней принимают настолько реальную форму в моих глазах. Будто позволяют вернуться обратно и попытаться исправить то, что должно произойти. Я бы хотел, честное слово, хотел бы. Но все, что мне остается — это молча наблюдать и ждать.

Долго ли?

Треск паркета под тяжестью моих ног больше не слышим. Следы от висящих на стенах картин, стоявшей когда-то мебели. Пусто. То, что у меня внутри, окружает меня и снаружи — здесь ничего нет. Усаживаюсь на пол.

— Элли, правда или действие?

— П-правда.

— Тебе нравится кто-нибудь в этой комнате?